— Но ты не был католиком, — заметила я.
— И все равно, мне кажется, что я ей нравлюсь, — задумчиво произнес он. — Я не вмешивался в их отношения. Я предпочитал, чтобы этим занимался кто-то другой.
— Что ты имеешь в виду? — В первый раз я услышала от отца нечто подобное. С тех пор как умерла мама, он казался замкнувшимся, зациклившимся на прошлом. Иногда я думала, что он хотел оживить давние события, размышляя над тем, что можно было бы в них исправить.
— Ева всегда говорила Сильвии, что и как нужно делать. А когда мы поженились, она стала командовать нами обоими. — Он невесело рассмеялся. — Я до сих пор не знаю, почему мы позволили ей стоять у руля практически во всем.
— Так это Ева придумала, что мама должна поступить в медицинскую школу?
— О нет, — уверенно ответил папа. — Это было решение твоей матери. Ева, как и я, не хотела, чтобы она уезжала. Она даже слетала на тот остров в один из уик-эндов и попыталась заставить Сильвию вернуться домой.
Я вспомнила письмо Саймона. Возможно, настоящей Сильвией была та, что выглядела невероятно испуганной, когда на лекции о работе сердца появился секретарь декана и сообщил, что приехала ее мать.
— Я не помню ни одного дня, когда бабушки и тебя не было бы с нами, — сказала я отцу. — Разве что в те выходные, когда ты оставил нас на ферме Греми Кэмпбелл. Помню, как она заставляла нас пить теплое козье молоко с вишневым пирогом без сахара.
— Да, были времена, — оживленно ответил папа, но его голос звучал немного наигранно.
— Но если ты так сильно хотел, чтобы мама вернулась, почему не слетал туда, чтобы забрать ее домой?
— Я пытался. В самом конце.
— Почему я этого не помню? — спросила я.
— Ты была маленькой. И с тобой была бабушка… Два чизбургера с картошкой фри и большую колу, — добавил отец, и только через несколько секунд я поняла, что он, видимо, подъехал к «Макдональдсу». — Да, «Мил Диал».
«Мил Диал»…
— Пап? — позвала я.
— Одну минутку, Холли. С другой стороны есть выезд? — прокричал он.
Выезд был, и папа вернулся к нашей беседе.
— Что ты говорила?
— Ты рассказывал, что произошло, когда ты решил съездить за мамой.
— Разве? Ну, она не очень обрадовалась, когда я появился там. И я тоже расстроился. Вообще-то, Холли, это не та тема, которую можно вспоминать с удовольствием. — Он грустно усмехнулся. — Забавно то, что у меня были все причины злиться, но именно твоя мама первой начинала кричать. И как всегда, не особо прислушивалась ко мне. Думаю, у меня еще есть четыре пенни.
— А ты не задумывался, что она злилась по той простой причине, что ты никогда не слушал ее?
— Ага, пожалуйста. Вы положили кетчуп в пакет?
— Ты не слушал ее! — повторила я, повысив голос.
— А что она говорила?
— Послушай меня!
— Кроме этого.
Наступила тишина, прерываемая жеванием и автомобильными сигналами, потом я сказала:
— Я не помню.
— Ну что ж, нас таких двое.
Повесив трубку, я поднялась на второй этаж и несколько раз прошлась туда-сюда по своей комнате — крошечной капсуле. Потом я решилась вновь вытащить из бумажника письмо Саймона. Мне почему-то хотелось перечитать его. Встречался ли папа с Саймоном Бергом в октябре 1983 года, когда приезжал на остров? Видел ли папа эту парочку? Внезапно я вспомнила, что письмо было написано за год до папиного приезда, когда мама пыталась порвать отношения с Саймоном.
В нашу последнюю ночь ты сказала, что все закончилось и что ради своих детей ты должна вернуться домой и попробовать возродить свой брак. Мне тогда показалось, что семейная жизнь у тебя разладилась давным-давно. Я думал, что твоя жизнь с человеком, которого ты больше не любишь, мало чем поможет твоим детям.
Должно быть, мама согласилась с Саймоном — или прислушалась к своему нормальному сердцебиению, — поскольку если у папы и была причина злиться, то лишь потому, что ее роман с Саймоном продолжался до самого вторжения в Гренаду. И только после этого она вынуждена была отправиться домой. Скорее всего, папа застал ее с Саймоном. Внезапно мне очень захотелось поговорить с кем-нибудь, кто знал правду, — возможно, с Джекси, а может, и с самим Саймоном. Но единственным свидетелем тех событий, номером которого я располагала, была моя бабушка.
Слушая гудки, я почувствовала, что непроизвольно сжалась, так как знала, что Ева почти всегда бежит к телефону, сбивая по пути лампы и переворачивая ковры. К счастью, она подняла трубку, ничего себе не сломав.
— Холли! — воскликнула она, на секунду обрадовавшись тому, что слышит меня, но тут же сменила тон: — Что произошло?
С бабушкой всегда трудно разговаривать, с ее точки зрения жизнь — это непрерывная череда проблем, которые нужно решать. Но в этот раз я испытала почти облегчение.
— Кем была Сильвия Беллинджер? — спросила я.
— О, милая, — вздохнув, сказала бабушка. — Ты что, уже забыла ее?
— Я помню Сильвию Кэмпбелл. Но я никогда не знала Сильвию Беллинджер.
— Она была прекрасна, — начала бабушка таким тоном, словно решила прочитать мне историю моей матери из сборника сказок. — Сильвия произносила торжественную речь на вручении дипломов в шестнадцать лет, потому что окончила школу, перескочив через два класса.
— Это я знаю, — прервала я бабушку, прежде чем она продолжила перечень маминых успехов в обучении. — Какой она была на острове?
Бабушка немного помолчала.
— В каком смысле? — уточнила она после паузы. — Сильвия была собой. Она была Сильвией.
Но она не могла быть Сильвией, поскольку Сильвия не ныряла с аквалангом, не взбиралась на вершины вулканов и не занималась любовью с человеком, который вовсе не мой отец.
— Когда ты туда ездила? — вместо этого спросила я.
Ева рассказала, что это было в феврале 1983 года. В сухой сезон. С отъезда моей матери прошло шесть недель.
— И на что это было похоже? — задала я следующий вопрос.
Ева вздохнула точно так же, как вздыхал мой отец, вспоминая о том, о чем не хочется вспоминать.
— Там было очень, очень мрачно. И жарко. Я помню длинные ряды тонких мертвых деревьев, стоявших вдоль дороги из аэропорта. Помню коров, которые паслись чуть в стороне от обочины; бедные животные выглядели больными, у них торчали ребра. А местные жители были черными. Я никогда не думала, что чернокожие могут быть настолько черными. Когда же я сказала об этом Сильвии, она очень рассердилась.
— Даже не представляю, почему она так отреагировала, — вставила я, думая о том, как описал мою бабушку Саймон. Женщина, «готовая играть в теннис, одетая в розовый купальник, с белыми волосами, уложенными в высокую прическу», была там явно не к месту.