— А кто о вас заботился? — насмешливо спросила мать Мэттью. Ее брови снова выполнили акробатический трюк.
— Моя бабушка, — ответила я и поспешила добавить: — И мой отец. Он был… прекрасен, полностью соответствовал маминым мечтам… Вот они и справились со всеми проблемами.
— Что ж, тогда вашу семью можно считать исключением. Обычно семьи врачей заканчивают разводом в суде. Неужели ты об этом не читал, Мэттью?
— Да, мама. Но мы с Холли даже не встречаемся. Не понимаю, зачем ты подняла эту тему?
Меня внезапно резануло то, с какой поспешностью Мэттью отказался от предположения о наших отношениях, заверив мать, что мы просто друзья. Конечно, я понимала всю глупость своей реакции — ведь это мне принадлежала инициатива порвать с Мэттью, — но мне хотелось, чтобы его отношение ко мне оставалось неизменным. А может, я очень хочу быть кому-то нужной и именно сейчас мои чувства сосредоточились на этом молодом человеке.
— Я лишь поддерживаю разговор, Мэттью, — ответила его мать. — Статистика — вещь весьма интересная.
— Ваш сын тоже увлекается статистикой, — сказала я, вспоминая самое начало, — когда Мэттью начал рассуждать о нулевой гипотезе, об упущенных шансах и о статистически обусловленных отношениях.
Мэттью улыбнулся мне.
Миссис Холемби посмотрела в пространство между нами, но спросила только одно:
— Еще чаю?
— Разговор с моей матерью — это что-то вроде стояния в очереди за потерянным багажом. Все уже разошлись, а ты стоишь и ждешь, хотя понимаешь бесполезность своей затеи. Я вижу уйму вещей, которые циркулируют вокруг меня, но моими они никогда не станут, — говорил Мэттью позже, когда мы вышли из отеля и направились через Гайд-парк. — Я прошу прощения. Мне не стоило обсуждать тебя с ней, — сказал он, обнимая меня за плечи.
— О, по сравнению с моей бабушкой она милашка, — ответила я.
— Правда? — с надеждой в голосе спросил Мэттью.
— Вообще-то нет, — призналась я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. — Мне жутко не понравилось, что миссис Холемби начала сравнивать меня с твоей бывшей девушкой.
— С кем, с Грейс? — спросил Мэттью. — О, на самом деле мама никогда не думала о причинах нашего разрыва.
— И мне не понравилось, как она начала копаться в наших с мамой отношениях.
— Она не понимает того, что женщина, занимаясь медициной, может быть еще и хорошей матерью, — объяснил Мэттью.
— У моей мамы был роман, — выпалила я ни с того ни с сего. Впервые я признала этот факт вслух, да еще при другом человеке. Бабушка могла верить, что это было всего лишь «увлечение», что Сильвия не была способна на измену. Но я не могла не признать, что в данном случае Ева ошибалась, несмотря на ее святую уверенность в том, какой чистой и преданной была ее дочь. В отличие от моей бабушки Мэттью не стал возражать.
— Когда? — спросил он.
— Двадцать один год назад. В медицинской школе. Я прочитала старое письмо ее парня. — Я опустила голову и украдкой вытерла глаза, чтобы Мэттью не заметил, что я плачу. Мы продолжали шагать по тротуару.
— И почему все это для тебя так важно сейчас? — спросил он, напомнив мне, как я сама спрашивала Алисию о том, какое значение для нее имеет ориентация ее матери.
Как объяснить, почему я не могла принять правду о своей матери? И почему я так болезненно переживала то, что ее сейчас нет рядом?
— Она моя мать. И она… должна быть безукоризненной. — Я знала, как наивно это звучит, поэтому добавила: — То есть… все могут изменять…
— Кроме твоей матери? — мягко спросил Мэттью.
— Она должна была… поступать правильно. — Мой голос сорвался на всхлип. Я остановилась и закрыла лицо руками.
— Возможно, у нее были причины. Возможно, ей было одиноко, — сказал Мэттью.
— Это ее не извиняет, — возразила я, вспомнив, как тоскливо стало в нашем доме, когда мама уехала, и как я перечитывала «Пуанты» раз за разом, пытаясь спрятаться от одиночества. Я делала это не только потому, что именно мама подарила мне эту книгу, а потому, что речь в ней шла о сиротах, которые нашли членов своей семьи, в то время как я сама оказалась брошенной. — Мне одиноко! — призналась я Мэттью. — И это просто часть жизни.
С тех пор как Макс появился на свет, я не могла ничего поделать с мыслью о том, как же больно людям расставаться друг с другом, и о том, что человек не должен быть одинок.
— Тебе не может быть так же плохо. По крайней мере ты знаешь здешний язык, — сказал Мэттью.
Я действительно могла сейчас дать себе волю и проплакать целую вечность, если бы его голос не звучал с напыщенной серьезностью, которая превратила мои всхлипывания в смех. Кроме того, когда Мэттью отвел мои руки от мокрого лица, я не могла позволить ему увидеть все то отчаяние, которое, если верить Бену, делает человеческое лицо жутким и неузнаваемым.
— Это называется шейным платком, — объяснил Мэттью, глядя, как я уставилась на шелковую ткань, которую он вложил мне в ладонь. Я чувствовала себя так, словно он предложил мне высморкаться в один из своих галстуков. — Давай. Не стесняйся. Как тебе твой новый госпиталь? — продолжил он, когда я все же набралась храбрости высморкаться в белую тряпочку.
— Все то же самое, понимаешь? — ответила я, промокая нос снова и снова, чтобы убедиться, что там не осталось ничего лишнего. — То есть все по-другому, поскольку я должна сама брать кровь на анализ и делать этот анализ, а еще делать инъекции, ЭКГ… но все то же самое. И я остаюсь все той же…
Мэттью засмеялся.
— А кем ты хотела стать?
— Я думала… что если уеду, то стану куда лучшим врачом. Но мне все равно не хватает умения. Каждый день. Я стараюсь больше слушать, — сказала я, вспомнив, как мистер Тимонс просил вытащить трубку, а Эд упрекнул меня, что я не слышала пациента. — Но я не могу сказать, что я хороший врач. И что мне с этим делать? — Я протянула ему скомканную тряпочку.
— Оставь себе, — сказал Мэттью. — Пожалуйста.
Мы дошли до угла улицы и стали оглядываться по сторонам, чтобы выяснить направление движения, когда я заметила надпись на дороге «Посмотри налево!». Я так и сделала, думая про себя, что была бы очень благодарна, если бы такие подсказки чаще попадались в нашей жизни.
— А что такое хороший доктор? — спросил Мэттью, когда мы добрались до противоположного тротуара, над которым нависли ветви огромного дуба. Пушистые ветки то опускались вниз, то снова поднимались вверх, и казалось, что дерево машет ими, как человек, рассказывающий эмоциональную историю.
— Хороший доктор должен любить всех, даже если кто-то ему и не нравится, — сказала я. — Он должен исцелять, а не просто обследовать и приспосабливаться к условиям.
— То есть… получается Иисус? — Мэттью внимательно посмотрел на меня.