Ну ни хрена себе картинка угнетателей и угнетаемых… Вот и буры пожаловали…
Бородач вежливо кивнул мне и что-то неразборчиво пробасил. Я попробовал перевести и понял, что фраза неожиданно нецензурная – что-то вроде: «член тебе в дых»… Это как понимать, образина ты бородатая?!
От конфуза спасла Лизавета. Девушка мило пожелала здоровяку того же и жестом пригласила к нашему бивуаку.
– Что он сказал-то? – шепнул я ей. – Если обругал, так и скажи. Я ему…
– Добрый день… – прыснула дева. – Он сказал: добрый день. Это на африкаанс. Михаил Александрович, и будет невежливо, если мы его кофием не напоим. Обычаи такие местные. Да и потом, совсем не мешает новости узнать.
– Не мешает, – охотно согласился я. – Это дело нужное.
Мы чинно расселись вокруг костерка, на который Лизавета немедленно пристроила кофейник. Пристроила и скромно примостилась рядом со мной. Да еще ручки на коленках сложила – словно примерная школьница.
Затем по очереди представились друг другу, вследствие чего я узнал, что имею дело с Яаппом ван Груде, фермером из окрестностей Блумфонтейна. И всё. На этом у африканера закончился лимит слов, он извлек длинную трубку, набил ее и окутался тучкой ядреного табачного дыма.
Я недолго подумал и тоже раскурил сигару. Лизавета страдальчески морщилась, но отодвигаться от меня не собиралась. Чернокожие сбились кучкой в сторонке и с опаской на нас посматривали. Я, по инерции, совсем было собрался пригласить их к костру, но потом живенько прогнал эту мысль к чертям собачьим. Не поймут… и кажется, правильно сделают. Время такое – ни хрена не толерантное.
Забулькал кофейник; Лизочка, изображая гостеприимную хозяйку, разлила по кружкам кофе. Бур немедленно оживился, пробормотал какую-то молитву, перекрестился и шумно хлебнул огненной крепчайшей жижи.
Я краем глаза следил за Лизхен – девчонка уже успела пообтесаться здесь. Дева тоже перекрестилась и демонстративно прочитала молитву. Пришлось повторять… и, кажется, не зря: африканер довольно кивнул, узрев наше представление. М‑да… буры они… как бы это сказать? Упоротые кальвинисты, вплоть до полного фанатизма, но, как ни странно, – очень веротерпимые. Конечно, не ко всем религиям, но христиан разных конфессий очень даже жалуют, а любую показательно-образцовую набожность принимают как должное.
Докурив, африканер громогласно прокашлялся, выбил и спрятал трубку, а потом на достаточно правильном немецком языке поинтересовался:
– Как ваши дела, минхер Михаэль?
– Хвала Господу нашему, неплохо, – и я не преминул еще раз перекреститься. – А как ваши, минхер Яапп? Здоров ли скот? Родит ли земля?
– Хвала Господу, все хорошо… – Бур удовлетворенно покивал головой. – Намедни дочка благополучно разрешилась мальчиком. Окрестили Питером.
– Хорошее, богоугодное имя… – несанкционированно влезла в разговор Лизавета. – Нашего царя так звали.
Африканер мазнул по ней взглядом, нейтрально вежливо кивнул и, начисто игнорируя девицу, поинтересовался у меня:
– Куда вы следуете, минхер Михаэль?
– В Блумфонтейн, минхер Яапп… – не стал я скрывать цель нашего путешествия; но про историю с ранеными умолчал – мало ли как он среагирует?
Минхер ван Груде обрадованно крякнул, потом устыдился своей невоздержанности и предложил:
– Не будете ли вы возражать, если я составлю вам компанию? Я следую домой в желании успеть на крестины внука.
Меня так и подмывало спросить у него, откуда он следует, но не стал – и так было все ясно – из-под Кимберли или Пардеберга. Счел бородач, что надо сгонять на крестины – так и сделал. А война подождет. М‑дя… ох и вояки… Ладно, пусть с нами едет, не жалко. Может, наконец разродится какой-нибудь интересной информацией.
– Минхер Яапп, буду очень рад… – я не договорил, так как в просвете пальм увидел небольшую, сильно растянувшуюся процессию.
И это были…
Оранжевая Республика, река Утгер
18 февраля 1900 года. 13:00
К оазису приближался небольшой пеший отряд, состоящий из пары десятков человек и пяти раненых, которых несли на самодельных носилках. Вру, больше раненых, шестого запросто нес на закорках здоровенный мужичок. Или не раненый? И это явно не бритты – никакого подобия формы на них я так и не разглядел, да и вооружены эти товарищи очень разнообразно, причем некоторые вообще без оружия. Да и выправки никакой. Ближайшая аналогия – фраза моего бывшего ротного: «Сброд блатных и шайка нищих». Следовательно, особых сомнений не возникло: если не бритты – то тогда буры. Но дело в том, что эти люди и на буров особо не похожи. Кто тогда? М‑да… быстренько события развиваются; кажется, на ловца и сам зверь бежит – казацкий бешмет я ни с чем не перепутаю. Но откуда, на хрен, здесь казара? Ладно, посмотрим…
– Елизавета Георгиевна, готовьте свое медицинское хозяйство, оно может очень скоро понадобиться, – предупредил я девушку, потом обратился к африканеру: – Минхер Яапп, прошу извинить меня, но, кажется, наше отбытие откладывается.
Африканер с каменной мордой бесстрастно кивнул, а Лизавета, разглядев потенциальные объекты для применения своих медицинских знаний, мухой метнулась в фургон. Живенько так, можно сказать даже – с радостью. А я просто открыл крышку кобуры своего маузера. На всякий случай…
Измученные люди, особенно не обращая внимания на нас, с ходу падали на траву, побросав как попало винтовки, и хватались за фляги. Раненых сложили в рядочек, словно трупы, а последнего, шестого, здоровяк прислонил к пальме, что-то заботливо приговаривая. На русском языке.
Я хотел подойти к нему, но обратил внимание на молодого парня в студенческой тужурке и фуражке. Худенького такого, похожего на нахохлившегося воробушка. Студент производил со своей винтовкой некие странные экзерциции, явно не зная, куда ее приткнуть…
– Ты что творишь, мать твою!!! – рявкнул я по инерции, но не успел – бабахнул выстрел, и пуля смачно влепилась в башку одного из чернокожих, с любопытством рассматривающих прибывших.
С досадой крякнул африканер, в момент лишившийся своего имущества, затем наступила мертвенная тишина. За негра можно было уже не беспокоиться – студентик пальнул из могучей однозарядки Мартини-Генри, и ее тяжелая безоболочечная свинцовая пуля запросто разнесла черную патлатую голову – как перезревшую тыкву.
Не сдержался я. Нет, ну это вообще полный… короче, разброд и шатание! Так и до нигилизма недалеко… В три шага приблизился к студенту и, выдрав у него из рук винтовку, аккуратно тюкнул ошарашенного паренька прикладом по голове.
– Кто, мать вашу, здесь старший?! – Моему реву запросто мог позавидовать средних размеров бегемот. – Живо ко мне с докладом!!! Остальным – строиться в одну шеренгу. Выполнять, мать вашу, ослы беременные!!!
А затем, расслышав немецкий говор, все повторил на языке Гете, заменив отечественные словосочетания определенного толка на соответствующие – из германского народного фольклора. Кстати, получилось тоже очень неплохо.