– Ты хорошая девочка, Тэйт, – слышу я голос матери. – Я, похоже, не умею ладить с мальчишками.
– С девочками тоже непросто, Кэтрин, – вступает в беседу отец Тэйт, и я слышу, как он распаковывает припасы для пикника. – Джаред – хороший парень. У вас двоих все наладится.
– Лучше бы я родила девочку, – отвечает мать, и я закрываю уши руками.
Слишком много голосов. Моя голова словно в тисках, и я не могу освободиться.
В глазах жжет, и мне хочется закричать.
Я моргнул и посмотрел на ровную, сверкающую гладь воды. Я не бывал в этом парке больше трех лет. Когда мне было четырнадцать, я был уверен, что именно здесь я в первый раз поцелую Тэйт.
Но потом это место стало просто напоминанием о том, что я потерял. Или думал, что потерял.
В тот последний раз, когда я сюда пришел, я достиг той точки, после которой меня уже ничто не могло разочаровать. Я не мог больше слушать о том, что я не нужен.
Поэтому закрылся. Резко и бесповоротно.
В этом вся суть перемен.
Они могут быть постепенными. Медленными и почти незаметными глазу.
Или же внезапными, и ты даже не понимаешь, как ты мог быть другим.
Когда сердце черствеет – это не перекресток в твоей голове, на котором ты можешь выбрать, куда свернуть – налево или направо. Это когда дальше дороги нет, перед тобой обрыв, а ты продолжаешь давить на газ, в пропасть, не в силах остановить неизбежное, потому что на самом деле просто не хочешь останавливаться.
В падении есть свобода.
– Джаред, – раздался неуверенный голос за моей спиной.
Я резко выпрямился и обернулся.
Ох, черт возьми?
– Что ты здесь делаешь? – набросился я на мать.
А потом вспомнил, что, когда вернулся домой после гонки, видел ее машину в гараже. Я-то думал, что ее как обычно не будет все выходные.
Она стояла, обхватив себя руками, словно пытаясь согреться в ночной прохладе. На ней были джинсы, кардиган с длинными рукавами и высокие, до колен коричневые сапоги. Ее длинные, шоколадного цвета волосы до плеч – того же оттенка, что и мои, – были распущены.
С тех пор как мать находилась в завязке, она всегда выглядела прекрасно, и, как бы она меня ни бесила, я был рад, что похож на нее. Не думаю, что смог бы каждый день смотреть в зеркало и видеть глаза своего отца.
Повезло же Джексу.
– Входная дверь была открыта. – Она приблизилась, всматриваясь мне в лицо. Словно не знала, с какой стороны подступиться. – Я слышала, что произошло между вами с Тэйт.
Даже не надейся.
– Откуда ты, черт возьми, узнала, что я поехал сюда?
Мама едва заметно улыбнулась, приводя меня этим в замешательство.
– У меня есть способы.
Что же это за способы? Моя мать не настолько умна.
Она села рядом со мной, свесив ноги с небольшого утеса метрах в полутора над прудом.
– Ты не был здесь несколько лет. – Мать вела себя так, словно знала меня.
– Откуда ты знаешь?
– Я знаю больше, чем ты думаешь, – произнесла она, глядя на пруд. – Знаю, что у тебя сейчас проблемы.
– Ой, да брось. Не начинай вести себя как мамочка.
Я с силой оттолкнулся от земли и поднялся на ноги.
– Джаред, нет. – Она тоже поднялась и повернулась ко мне лицом. – Я ни о чем тебя не прошу, только выслушай меня сейчас. Пожалуйста. – Ее голос, дрожащий и непривычно серьезный, сбил меня с толку.
Я втянул щеки и спрятал кулаки в кармане толстовки.
– В прошлом году, после того как тебя арестовали, – начала она, – и после того как я вернулась из Хэйвуда, я попросила тебя выбрать одну вещь – одну мысль – на которой ты мог бы фокусироваться день за днем. То, что ты любишь, или то, что помогает тебе сохранять равновесие. Ты так и не сказал мне, что выбрал для себя, но потом тайком сделал еще одну татуировку. – Она дернула в мою сторону подбородком. – Фонарь. На бицепсе. Почему именно это?
– Не знаю, – соврал я.
– Знаешь. Так почему? – не унималась она.
– Мне понравилось, как он выглядит! – выкрикнул я, взорвавшись. – Так в чем дело?
Проклятье. Какого хрена?
Тэйт. Свет ассоциировался у меня с ней. Когда Тэйт уехала, я нуждался в ней.
Почему именно фонарь? Не знаю.
– В твой одиннадцатый день рождения я снова напилась, – произнесла мать медленным и ровным тоном. – Помнишь? Я была с друзьями и забыла о том, что мы должны пойти на ужин к Брандтам.
У меня было не много дней рождения, которые запомнились мне чем-то хорошим, поэтому нет, я не помнил.
– Я забыла, что у тебя день рождения, – продолжала она, и ее глаза наполнились слезами. – Я даже не приготовила для тебя торт.
Подумаешь, блин, удивила.
Но я ничего не сказал. Просто слушал, больше для того, чтобы понять, к чему она клонит.
– Я вернулась домой уже около десяти, а ты сидел на диване и ждал меня. Ты был дома весь вечер. Так и не пошел без меня на ужин.
Я. В темноте. Один. Злой. Голодный.
– Мам, хватит. Я не хочу…
– Я должна, – перебила она меня, плача. – Пожалуйста. Сначала ты был расстроен, я помню это, но потом высказал мне все, что думал. Заявил мне, что стыдишься меня и что у других детей мамы и папы получше. Я наорала на тебя и отослала в твою комнату.
Мэдмэн тихо скулит под дверью. Дождь бьет в стекла.
– Не помню.
– Хотела бы я, чтобы ты не помнил, Джаред. Но, к сожалению, твоя татуировка говорит об обратном. – Мама перестала плакать, но слезы все еще блестели у нее на щеках. – Минут через десять я вошла к тебе в комнату. Мне не хотелось показываться тебе на глаза, но я знала, что ты прав, и должна была извиниться. Я открыла дверь в твою комнату и увидела, что ты смотришь в окно и смеешься.
Она помолчала, погрузившись в раздумья, глядя перед собой невидящим взглядом.
– Тэйт, – наконец продолжила она, – стояла перед открытыми балконными дверями. В ее комнате было темно, горела только японская лампа-фонарь, которую вы с ее отцом сделали для нее заранее в качестве подарка на день рождения. – Мама слабо улыбнулась. – Она на полную громкость включила песню Fight For Your Right группы Beastie Boys и танцевала как безумная… для тебя. Она прыгала по комнате в ночной рубашке, сияя, точно маленькая звездочка. – Мама подняла глаза и посмотрела на меня. – Она пыталась тебя подбодрить.
Тем вечером, когда я увидел Тэйт у дверей балкона, мне сразу стало лучше. Мама была забыта. День рождения был забыт. Тэйт стала для меня домом, большим, чем мои родные.