— Что? — как можно приветливее интересуюсь я, автоматически пробежавшись пальцами по пуговицам рубашки. Все, вроде, застегнуты.
— Вы б вместо того, чтоб буянить вечерами, спать бы всех отправляли. Сбиваете дисциплину в поезде и сами же бардак осуждаете, — как обычно веско, прямо и несправедливо обвиняет он.
Да что он со мной так обращается! Я ему что, девочка для битья? Всем он во мне недоволен, все его не устраивает. Поругаться, что ли?
Пока я рассуждаю, Передвижной залпом высасывает из чашечки весь кофе и направляется к выходу.
— Не жалуют что-то артисты вас вниманием, — кидает он официантке походя, кажется, просто, чтоб позаигрывать.
— Как же? — суетится Валя, — Это сегодня лишь. А вот сценовики на завтраке все были. Всё поели и добавки просили. Вы не расстраивайтесь… — спешит за начальником Валя, то ли докладывая, то ли просто жалуясь на жизнь.
— А я? — вдруг отвлекается от телевизора Малой. — Валюша, я ведь тоже добавки попросил. Отчего ж ты меня не замечаешь?
И тут понимаем все, что Малой давится этими вкусными, но огромными порциями исключительно с целью лишний раз обратить на себя внимание официантки.
— Так вы ж не для питания, а из интереса! Сами ж говорили, — невинно хлопает ресницами Валя.
Малой краснеет до корней рыжей щетки на голове, а Валя откидывает косу за спину и с независимым видом возвращается за стойку.
Бедная девочка! Потом я узнала график работы кухни и искренне посочувствовала. В шесть утра Валя принималась помогать поварам готовить, чтобы в семь приступить к сервировке столов для сценовиков и танцоров, которые все как один приходили к восьми и требовали пищи. Убирая после них, Валя тут же сервировала столы капризным артистам, каждый из которых норовил или ущипнуть за ляжку, или выразить недовольство скоростью обслуживания. В лучшие дни, когда в поезде не устраивались никакие гуляния, Валя ложилась спать в час ночи, убрав столы за сценовиками, которые ужинали последними. В купе у Вали стопками валялись афиши и программки с автографами пассажиров, каждый из которых считал, что скромная официантка должна почитать за честь знакомство с такой звездой, как он. Мышцы ее лица болели от старательно разыгрываемой доброжелательной улыбки, а глаза горели от постоянного выражения восхищенного блеска, которое сам передвижной начальник посоветовал Вале с лица не снимать. В голове Вали постоянно производилась калькуляция. Девушка из села, она имела на родине шибко любимого жениха и зарабатывала сейчас себе на свадьбу, потому что абы какое пиршество устраивать было нельзя — соседи засмеют. Из музыки Валя любила «что-нибудь молодежное», а на наш концерт один раз в неделю ходила просто для того, чтобы как-нибудь использовать три часа выходного.
Все это Валя рассказала мне, когда, я, однажды, слегка подустав от Ринкиных цитирований газет, переместилась из своего купе в вагон-ресторан. Димка там не появился (Шумахер плохо себя чувствовал и Дмитрий гонялся вместе с ним за нашей поездной медсестрой, которую правильнее было бы назвать медбабушкой), зато я разговорилась с официанткой.
— И что они нас так трясут?! — не унимается дама-собачка, призывая меня в соратники. Она меня изначально «последовательницей» почувствовала, автоматически в единомышленники зачислила, и любым возмущением своим делилась, не боясь осуждения.
Сейчас понимаю, что я для неё — просто наглядный пример того, что не одна она такая безвести прожившая. Смотрит на меня, видит, что и среди молодежи есть личности, ее пагубный путь повторить стремящиеся, и успокаивается. Беды индивидуумом переносятся тем легче, чем большее количество людей от них страдает. От этого и все Зинаидино ко мне внимание. Но в данном случае причины поступков — не важны. Осознание истоков помощи всегда имело пагубную привычку умалять степень моей благодарности, но в отношении с Зинаидой я давно уже пообещала себе бороться с этим.
— Кого они раньше возили? А, вспомнила, кажется американцев с гуманитарной помощью. Тех, может, беречь особо и не надо было. Чужое взяли — чужое отдали. Одни укачаются, другие приедут. А вот с артистами так нельзя! Мы, во-первых, свое раздаем, ту энергию, что сами вырабатываем. А, во-вторых, мы — народ штучный. Один из труппы выдохнется, и конец программе.
Ах, не права ты была, Зинаида. Умная баба, а льстила своему племени. Выбыл уже один. И что? Тур не отменили, показания поснимали с нелепой быстротой и поверхностностью, о родственниках покойного так ничего и не выяснили… даже проститься не дали по-человечески. А мы и не сильно стремились. Наскоро пару новых номеров склепали и снова в путь гонят. Ошибалась ты, дама-собачка, несмотря на то, что в жизни этой давно уже насобачилась…
— Они возят нас, как дрова! — не ощутив моей поддержки, Зинаида завершила тираду собственным выводом.
— А мы и есть дрова! — вкрадчивый голос неожиданной бодростью нарушает всеобщее уныние. — Вернее, позавчера ими были. Да вы, наверно, не помните…
На спинку моего кресла картинно облокачивается безукоризненный Дмитрий. И когда успевает так себя вылизывать? Выбрит гладко, укладка с гелем, глаза лучатся жизнерадостностью… Зинаида немедленно сияет в ответ. Еще бы! Всю постпремьерную пьянку Дмитрий провел возле нее, как приклеенный, чем она, безусловно, была тронута и горда. Частично наша с Ринкой «любовь» к даме-собачке была вызвана и этим фактом тоже.
— Молодой человек! Я уже в том возрасте, когда упоминание при мне о склерозе можно счесть за невоспитанность! — благосклонно подмигивает Зинаида, и широким жестом приглашает Диму присесть.
Валя тут же вылетает на кухню за новой порцией.
— Что вы! — притворно возмущается Дмитрий. — При чем тут склероз? Просто мне казалось, мы в тот раз настолько увлеклись разговором, что на все остальное попросту не обращали внимания…Я вернулся в свое купе, и только там глянул на телефон и заметил три неотвеченных вызова. В процессе разговора с вами, я все думал, что потом перезвоню. Да так увлекся, что забыл про телефон…
«Так вот куда он клонит!» — старательно жую, делая вид, что эта беседа меня не касается. Не обращаю никакого внимания на намеки, всячески прогоняя воспоминания о сцене в душе. Прогонишь их, как же… Сосредотачиваюсь на сырниках.
— Неужели? — картинно хватается за голову прима. — Мне, право, неловко! Впрочем, подумаешь — звонки! Кто там мог вам звонить?!
Они похожи сейчас, словно мать и сын. Уже никому не известная дама и еще недопризнанный джентльмен. Дмитрий ненавидит своего Андрея Губина, которого играет в кабаре двойников, но очень гордится юморесками, которые читает во втором отделении. В жизни, кроме внешнего сходства, с Губиным его действительно ничего не связывает. Хотя, если б он с ним пообщался… У Дмитрия странный талант становиться похожим на любого своего собеседника. Сейчас Димка — вылитая Зинаида. Яркие жесты, мгновенные всплески эмоций, растягивание слов и… скептицизм — надежная маскировка собственной глупости — сквозь который никто никогда не прорвется.
— Вот и я подумал — ничего срочного. — продолжает воинственную тираду о звонках Дмитрий. Нашел-таки способ укорить меня! — Жить нужно сиюсекундно, не убивая нынешние мгновения во имя прошлых, которые вряд ли удастся повторить, или будущих — которые, может, и не воплотятся… И вообще, я не одобряю телефонные разговоры. Обратите внимание, телефон несправедливо отобрал себе право приоритетного разговора. С какой стати? Почему я, говоря с живым собеседником, должен прерываться, предпочитая ему телефонного? И, между тем, я ни разу не видел, чтоб человек не оторвался от разговора, заслышав телефонный звонок. У всех у нас рефлекторное неверное распределение приоритетов.