И хотя Аден более напоминал военный лагерь, нежели настоящий город, здесь наметился переворот – все временное постепенно уходило, уступая место долгосрочному колониальному поселению, дающему работу и крышу над головой двадцати тысячам человек. Гарнизон разросся, расширившись от побережья Сирры на плоскую землю кратера. Когда-то здесь возвышалась роскошная мечеть, но она уже давно обрушилась и была растоптана. Устоял только минарет. Напоминая маяк своей конструкцией и близостью к берегу, он оглядывал с высоты бараки гарнизона. Построенные из дерева и камня жилища, квадратные и прямоугольные, с низкими четырехскатными крышами на деревянных столбах, покрытыми соломой. Конюшни и склад находились на обнесенном стеной участке, с одинокими, недавно построенными бунгало, такими, как бунгало Гарреттов. У подножия старого минарета стояли просторные шатры, где размещалось все имущество армии, ожидая, пока достроится склад. Еще в этих шатрах жили люди: носильщики, конюхи и арабские рабочие из Бенгалии или Африки, которые выполняли всю подсобную работу, требующуюся в гарнизоне изо дня в день.
Дороги в Адене были широкие, и по обе стороны двойной крепостной стены, отделяющей город от гарнизона, стояли кучеры-сомалийцы со своими повозками, запряженными пони. Майя и Гита наняли повозку, чтобы через один из немногих проходов их отвезли в город, пестрое смешение нового и старого.
Майя никак не могла нагуляться по прямым, широким улицам, и рядом с ней всегда была Гита, пухлая бенгалка, чье застиранное традиционное оливково-зеленое сари вовсе не было для Адена редкостью. Поскольку Аден находился под управлением Бомбея, надежда на хороший заработок привлекала сюда работников из Индии – они составляли добрую треть населения города, индусов становилось больше, чем арабов, а рынки более походили на базары. Гита постоянно с кем-то здоровалась, в ответ раздавались дружелюбные фразы на бенгали. Даже вновь возведенная над могилой ученого мужа Саида Абдуллы эль-Аруса мечеть, похожее на воздушно-белый павильон здание с узким минаретом, соседствовала с храмом индусов и парсов и напоминала пейзажи Дели. Картину исправляли только другие, более традиционные мечети города и одинокие католические церкви.
Пестрое смешение народов и вавилонский разноязыкий говор, витающий в воздухе, каждый раз заново захватывали Майю. Рядом с бенгали звучало урду, наречие из областей рядом с Дели и Пенджабом, и хиндустани из Калькутты, а те, кто приехал сюда из Бомбея, обычно говорили на маратхи. Слышался португальский, французский, английский и, конечно, арабский, на нем говорили невысокие мускулистые южные мужчины с темно-коричневой кожей и острыми чертами лица. Многие из них жевали кат, листья местного кустарника, которые имели действие бодрящее, словно кофе или чай, и скатывались за щеками в огромные шары. Попадались высокие люди с гор в узорчатых тюрбанах, кожа их лиц была светлее, а наготу прикрывали набедренные повязки, люди в длинных струящихся одеждах с надетыми поверх жилетами – почти у всех были хотя бы усы, если не щетина на подбородке и щеках. Только изредка можно было увидеть закутанных в черное женщин, у которых были открыты только глаза, порой в сопровождении мужей или братьев, порой – собравшихся в группки. Они резко контрастировали со своими индийскими сестрами в ярких одеждах, чьи браслеты и украшения на левой ноздре блестели на солнце. За их сари цеплялись совершенно голые маленькие дети, а на руках индианки невозмутимо, даже небрежно носили грудных младенцев, словно кукол. Огромные нубийцы с иссиня-черной кожей таскали мешки с солью, и повсюду сновали поджарые сомалийцы. Особенно Майю восхищали женщины, укутанные в яркие хлопковые платки с орнаментом, несущие на головах корзины с фруктами и овощами. Иногда на глаза попадались медные лица евреев в обрамлении длинных черных пейсов и в вышитых шапочках. Евреи обосновались здесь еще во времена царя Соломона и отважно выдержали бремя сменяющейся власти. Их община по соседству с гарнизоном за последние годы слилась со стремительно развивающимся городом, очень выросла с момента появления Гайнса и вместо разрозненных домиков, вмещающих менее двухсот человек, теперь насчитывала более тринадцати тысяч мужчин, женщин и детей и несколько синагог. Евреям тоже было выгодно присутствие англичан: магазины процветали, и гарнизон близко не подпустил бы тиранию нового османского владычества.
Майя рассматривала индийские дома, похожие на маленькие крепости, небогато украшенные и сверкающие белизной, как и арабские жилища из известняка с выступающими резными деревянными эркерами. Было много новых домов, квадратных и невысоких, чаще тоже белых, но иногда покрашенных в красный. Передние комнаты были заняты под магазинчики, а в задних селились семьи. Люди сидели в кофейнях и пили мокко, напиток, названный в честь старого приморского города Мокко на западе, прихлебывали из блюдец чай, по индийскому обычаю с добавлением молока, и курили кальян. И повсюду явно старались уберечь от засыхания зеленые островки.
Чаще всего тщетно: солнце и сегодня безжалостно жгло открытые широкие улицы. Стена облаков за пределами кратера явно не торопилась почтить Аден своим присутствием. Майя бесцельно бродила по городу. Вокруг громыхали тележки с водой – простые деревянные бочки на колесах. На одном из перекрестков рабочие перемалывали известняк, водя по кругу верблюда, за которым тянулось некое подобие циркуля, вставленное спереди в землю и с колесом на конце. На следующем углу бедуины продавали верблюдов с бежевой и карамельной шерстью. Сами бедуины, худые и высокие, были словно вылепленные из глины рукой Творца прямые потомки Адама. Они всегда немного пугали Майю, несмотря на роскошные яркие одежды – длинные, объемные одеяния и разноцветные тюрбаны. Они казались здесь чужаками, хотя это был их родной край, были надменны, как странники между мирами.
Она слегка вздрогнула, когда ее взгляд упал на стол, на котором торговец нарезал арбузы, огромные, словно пушечные ядра, и сочные дыни.
– Сколько стоит? – нарочито уверенным голосом спросила Майя на арабском. Внутри ее прокатилась горячая волна. Не жар из-за внезапно набежавших туч, накрывших кратер крышкой, словно кастрюлю, сгустивших знойным дыханием воздух и вскипятивших дождевой пар, но жар смущения и напряжения. Потому что один из сложнейших уроков, что Аден приготовил для Майи, заключался в том, что, хотя она могла читать и переводить арабскую письменность, у нее были значительные сложности с пониманием и использованием устной речи. Она постепенно начинала различать звуки и приучалась их воспроизводить, но все равно часто путалась, когда слышала одно и то же слово в разном произношении, зависящем от того, был ли говоривший отсюда, с юга, с более северных областей или с совсем другого уголка Аравии.
– Пять, – ответил торговец с улыбкой. Майя коротко кивнула, неуверенная, имел ли он в виду пять индийских рупий, ходовую валюту Адена, персидские старые риалы, новые кираны и томаны или ходившие еще со времен торговли с Левантой (как называли страны восточной части Средиземного моря – Сирию, Ливан, Израиль) талеры Марии Терезии, носившие на арабском такие сказочные имена, как «отец птиц» и «отец жемчуга». И засомневалась: нужно ли по местному обычаю торговаться? Много пять рупий или мало за эту дыню? Цены в Адене очень разнились, одежда стоила дешево, а некоторые фрукты и овощи по сравнению с этим – дорого. Предложение и цены менялись почти ежедневно, и Майя до сих пор не поняла, по какому принципу. Наконец она просто достала из обшитого жемчугом кошелька, добытого во время одного из набегов в город, нужное количество монет и протянула торговцу. И испуганно вздрогнула, когда загорелая, очень худая мужская рука легла на ее ладонь и осторожно пожала ее.