— Да, я все понимаю, — улыбнулась Анница. — Видишь ли, мой дорогой, мы с Варежкой очень разные женщины…. Как ты помнишь, едва успев познакомиться, мы с тобой тут же рассталась едва ли не на полгода, пока вы там спасали бедную Настеньку, царство ей небесное…. Да и позже, как только мы поженились, ты очень редко бывал дома, за исключением одного- единственного счастливого года, когда на тебя за что–то осерчал великий князь. Но в первый же день замужества я постаралась понять, что это нормально, и что так будет всю жизнь, а потому легко приняла этот уклад и жду тебя всегда с нетерпением и радостью и чем больше время этого ожидания, тем большей становится моя радость. Но Варежка вышла замуж, будучи совсем девочкой, причем девочкой своевольной, дочерью главаря разбойников, избалованной тем, что все ее желания и капризы немедля исполнялись, привыкшей делать только то, что ей самой хочется, и мне кажется, что после того как первые волны большой любви, охватившие ее, прокатились, дети начали подрастать, она стала чувствовать, что в этой жизни ей чего–то недостает. Каждый раз, когда мы встречаемся, она вспоминает о тех далеких временах детства, которые она провела в лесу, и как бы тоскует о том, что этого больше никогда уже не будет. Недавно Антип, зная, как она любит оружие, подарил ей на день ангела через Макса очень красивую саблю, которую инкрустировал своими руками. Еще раньше она мне с гордостью показывала свою детскую сабельку, тоже подаренную отцом еще в лагере в Березках. Я сама, как ты знаешь, неплохо владею саблей, хотя предпочитаю лук, но она продемонстрировала мне несколько таких приемов, против которых я была бессильна! Правда, сейчас у нее появилась новая радость и надежда — Антип пообещал ей, что в этом году покончит со своим ремеслом и, поселившись в Вильно под другим именем, наймется в дом своей дочери воспитателем ее детей. Я, честно говоря, надеюсь, что это излечит ее от странной печали и тоски по прежним временам.
— Очень мудрое решение со стороны Антипа! — воскликнул Медведев. — Он уже в том возрасте, когда пора подумать о более спокойной жизни, да и для Варежки это будет настоящим подарком — она его так любит. Я думаю, что когда оба, горячо любимых Варежкой человека, окажутся рядом с ней, ее душевное состояние значительно улучшиться.
Когда окончательно стемнело и Василий с Анницей уже готовились ко сну, в дверь тихо постучали.
— Неужели опять на службу? — вздохнула Анница.
— Не должны, — удивился Медведев, — сейчас посмотрим.
Это был Алеша.
— Василий Иванович, — сказал он слегка взволнованно, — у нас гость, и он просит повидаться с вами по неотложному делу.
— Кто же это, — насторожился Медведев. — Что–нибудь случилось у Ивана?
— Не думаю, — сказал Алеша. — Мне кажется, что–то случилось у нас. Это Ерема Селиванов.
— Ба! — воскликнул Медведев. — И снова сразу же всплыло в памяти: «Остерегайся людей с фамилией Селиванов». Но он тут же отбросил эту мысль, вспомнив, как Ерема после долгих лет странствий вернулся в Медведевку и своим рассказом помог Василию стереть некоторые белые пятна из далекого прошлого. — Зови, — сказал он Алеше. — А сам будь начеку и пока не ложись.
— Я так и понял, Василий Иванович. Зову.
— Анница, — сказал Василий, целуя жену в лоб, — иди, ложись одна. Это Ерема Селиванов, должно быть с какими–то новостями. Я тебе потом все расскажу.
— Хорошо, любимый, — Анница поцеловала Василия и ушла.
Спустя еще несколько минут в горнице медведевского дома Ерема Селиванов, немного волнуясь рассказывал:
— … и вот когда мы готовились пересечь рубеж, я вдруг увидел всадника, который неторопливо проехал невдалеке. Когда он спешился и стал показывать проездные документы порубежному стражнику, у меня сжалось сердце и кровь хлынула в голову. Потому что, несмотря на то, что лицо его было по самые глаза замотано какой–то тряпкой, я сразу по походке, голосу, жестам узнал в нем человека, который на моих глазах убил моих родителей, а меня самого острым багром заталкивал под лед, чтобы я никогда больше не выплыл. В долгие годы скитаний я вынашивал самые разнообразные планы мести, но после того, как я поселился у вас и женился, после того как у меня родилось двое детей и я с головой ушел в работу, за которую купец Манин мне очень хорошо платил я постепенно стал забывать о прошлом, и начал думать о будущем, но эта внезапная встреча в один миг все перевернула. Я забыл о Манине, о Ивашке, который ждал меня уже на Литовской стороне рубежа, я забыл обо всем на свете, и только одна мысль заслонила от меня все: «Вот он! Наконец–то! Теперь он от меня не уйдет!» Однако я должен был соблюдать осторожность, поскольку он мог запомнить мое лицо и несмотря на много прошедших лет узнать меня. Наши порубежные грамоты были уже проверены, повозкой, на которой я сидел, управлял помощник Манина и, улучив момент, я незаметно соскользнул с нее и скрылся в ближайшем кустарнике. Выждав некоторое время и убедившись, что Степан пересек рубеж и поскакал по дороге на Вильно, а манинский обоз с Ивашкой и нашими людьми двинулся по другой дороге, я быстро вернулся на порубежный переход. Я хорошо знал там одного человека, который торговал лошадьми, денег у меня с собой было достаточно, я купил самого быстрого коня и, недолго думая, отправился вдогонку за Степаном. Я догнал его, когда мы приближались к какому–то городку, и там меня постиг сокрушительный удар. Степан двинулся в харчевню и я, держась на некотором расстоянии, но все же недалеко, чтобы не потерять его в толпе, следил за ним. Войдя в помещение, он размотал тряпку, закрывающую лицо и тут я испытал первое потрясение. Это был вовсе не он. У человека, которого я сейчас видел было совсем молодое лицо, Степан же старше меня на пять лет, он твоего возраста, Василий Иванович! Но одновременно с этим, как только он заговорил с хозяином харчевни, заказывая себе еду, я не испытывал ни малейшего сомнения, что это он. Тогда, давно, в Березках, когда вы уехали, я много раз слышал его голос. Он на моих глазах выздоравливал, и часто беседовал с отцом, матерью и со мной, да и потом в Тришине я помню его хорошо — это был, несомненно, Степан, но лицо у него было совсем другое…
Слушая Ерему, Медведев вдруг вспомнил, что однажды он тоже испытал нечто подобное, и было это…
— Извини, что перебью, Ерема, а скажи–ка мне, когда случилось несчастье под Берестьем с твоими родителями? Ты не помнишь?
— Как не помнить? Прекрасно помню. Это было 9 марта 1480 года.
Медведев напряженно вспоминал.
Да, верно. Всадник, который так напомнил мне Степана, ехал навстречу — в сторону Берестья, и было это именно в начале марта…. Я, не застав князя Бельского в Горвале, направлялся в Кобрин…. Неужели это возможно? Неужели человек может поменять лицо?
— Продолжай, Ерема.
— Признаюсь тебе откровенно, Василий Иванович, я догонял Степана для того, чтобы, улучив удобный момент, убить его и отомстить за совершенные им злодеяния, но сейчас я ощущал некоторую растерянность. А вдруг это все же не он? Быть может, это удивительное совпадение, и совсем другой человек говорит как он, ходит как он и жесты у него похожие? Не зная, что делать, я решил проследить за этим человеком с тем, чтобы найти какие–то доводы, подтверждающие или опровергающие мои подозрения. Так мы доехали до Белой, и предполагаемый Степан отправился прямо ко двору князя Семена Бельского, что начало подтверждать мои подозрения. Боясь чем–либо выдать себя, я был очень осторожен и поступил правильно, выяснив вскоре, что все подходы к дому князя Семена Бельского тщательно охраняются не только вооруженной стражей, но и переодетыми людьми, выдающими себя за случайных прохожих. Я очень надеялся, что, проникнув каким–либо образом в дом и услышав хоть какие–то разговоры, я бы узнал что–нибудь новое, но проникнуть за ворота хорошо охраняемого дома князя было совершенно невозможно. Мне оставалось лишь ждать, не спуская глаз с ворот. И я дождался. Через двое суток предполагаемый Степан с лицом снова замотанным, но теперь уже в другую тряпку, выехал на рассвете верхом и помчался в сторону Вильно. Я последовал за ним, держась на почтительном расстоянии, но ни на минуту не упуская из вида. Здесь в Вильно он направился в некий, должно быть, хорошо ему известный дом, откуда вышел только через три месяца…. Если б ты знал, Василий Иванович, как я провел это время! Как хорошо, что у меня были деньги. Кем только я не был, околачиваясь вокруг дома, принадлежащего известному лекарю Корнелиусу Моркусу. Отец и мать не раз упоминали это странное имя, и оно застряло в моей детской памяти. Кое что стало постепенно проясняться и, наконец, я получил неопровержимое подтверждение своих догадок. Я провел долгих три месяца непрерывно наблюдая за домом. Я выяснил, что у доктора Моркуса есть двое постоянных учеников и помощников — Витас и Йонас — они довольно часто выходили из дому то за покупками, то по разным делам. И вот однажды судьба повернулась ко мне лицом, когда они вышли вместе и, неторопливо беседуя, отправились на рынок. Я сумел незаметно в толпе приблизиться к ним сзади настолько близко, чтобы слышать их разговор. Вот в этом–то разговоре и прозвучало прямое и недвусмысленное упоминание имени: «А этому когда повязки с лица снимать будем?» — спросил Витас. — «Степану Ярому, что ли? На днях. Корнелиус сказал, что скоро можно, да я и сам смотрел — швов уже не видно» — ответил ему Йонас. Больше ничего ценного я не узнал, но этого было вполне достаточно. Теперь не оставалось никаких сомнений, что это Степан. Более того, стало ясно, что доктор Моркус делает какие–то операции, которые изменяют лицо. Поэтому, когда, наконец, он вышел из дому в сопровождении доктора Корнелиуса, и лицо его было совершенно другим — на этот раз не молодым, но притягательным, хотя и зловещим, я сразу узнал его. Можно изменить лицо, но голос, привычные движения, манеру ходить и двигаться изменить нельзя…