Близнецы начали незаметно сближаться, подсознательно готовые сомкнуть ряды: если этому человеку о спектакле известно больше, чем им, наверняка он знает и еще много чего. Выражая общую тревогу, Джексон спросил:
— Вы знакомы с нашими родителями?
— С мистером и миссис Куинси?
— Да!
— Я читал о них в газетах.
При этом известии мальчики уставились на него, потеряв дар речи, потому что знали: газеты пишут о важных событиях — о землетрясениях, железнодорожных катастрофах, о том, что делает правительство, что происходит в разных странах, будет ли тратиться больше денег на вооружение, если Гитлер нападет на Англию. Они испытали благоговейный трепет от того, что их личное несчастье стоит в одном ряду со всеми этими высокими материями. Впрочем, это казалось вполне правдоподобным.
Чтобы обрести уверенность в себе, Лола подбоченилась, но ее сердце слишком сильно билось в груди, и она не решалась заговорить, хотя понимала: молчание нарушить нужно. Ей казалось, что с ними играют в игру, смысла которой она не могла постичь, однако была уверена: во всем этом кроется нечто неприличное, а может, и оскорбительное. Когда она заговорила, голос выдал ее, пришлось откашляться и начать снова:
— И что же вы о них читали?
Он вскинул брови, густые и сросшиеся посередине, и издал протяжное неопределенное:
— Ну-у… — Потом замолчал. — Я не знаю, — сказал он наконец. — Ничего особенного. Глупости всякие.
— Тогда я была бы вам исключительно признательна, если бы вы не говорили об этом при детях.
Должно быть, она где-то слышала это выражение и теперь с бессознательной убежденностью повторила его, как ученик — заклинание мага.
Похоже, это сработало. Маршалл поморщился, признавая, что совершил ошибку, и, повернувшись к близнецам, сказал:
— А теперь, вы двое, послушайте меня. Все прекрасно знают, что ваши родители — замечательнейшие люди, которые вас очень любят и постоянно о вас думают.
Джексон и Пьеро закивали в торжественном согласии. Заявив это, Маршалл снова обратил внимание на Лолу. Выпив незадолго до этого два крепких коктейля в гостиной с Леоном и его сестрой, он поднялся наверх, чтобы распаковать вещи у себя в комнате и переодеться к ужину, но прежде, не снимая башмаков, растянулся на своей необъятной кровати под балдахином и, убаюканный деревенской тишиной, коктейлями и вечерним теплом, задремал. Ему приснились его сестры, все четыре, они стояли вокруг кровати и, щебеча, толкали и тянули его за рукава. Он проснулся, неуместно возбужденный, со вспотевшей грудью и шеей, и не сразу понял, где находится. Когда, опустив ноги на пол, он пил воду, до него донеслись голоса, которые, судя по всему, его и разбудили. Пройдя по скрипучим половицам коридора и войдя в детскую, он увидел трех детей. Впрочем, девочка была уже почти юной женщиной, полной достоинства, даже надменной — ни дать ни взять маленькая принцесса с картины какого-нибудь прерафаэлита, со всеми этими браслетами, локонами, накрашенными ногтями и бархоткой на шее.
— Вы удивительно стильно одеты, — сказал он ей. — Особенно, мне кажется, вам идут эти брюки.
Комплимент скорее доставил Лоле удовольствие, чем вызвал смущение, и она легко провела пальцами по ткани там, где были сборки над ее узкими бедрами.
— Мы купили их в «Либертиз», [4] когда ездили с мамой в Лондон, в театр.
— И что же вы смотрели?
— «Гамлета».
На самом деле брюки были приобретены после утреннего представления в «Палладиуме», [5] где Лола пролила на платье клубничный сок, а «Либертиз» очень кстати оказался как раз напротив.
— Это один из моих любимых магазинов, — заметил Пол. Ей повезло, что он тоже никогда не читал этой пьесы и не видел спектакля, — его стихией была химия. Тем не менее он с глубокомысленным видом произнес: — «Быть или не быть…»
А она с готовностью подхватила:
— «…вот в чем вопрос». А мне нравятся ваши туфли.
Он повертел ступней, любуясь произведением сапожного искусства.
— Да. Мне их сшили у Дакера, на Терл-стрит. Там изготавливают деревянную колодку с вашей ноги и хранят вечно. У них в полуподвалах на полках тысячи таких колодок, многие их владельцы давно умерли.
— Потрясающе.
— Я есть хочу, — снова пожаловался Пьеро.
— Очень кстати. — Пол Маршалл похлопал себя по карману. — У меня кое-что есть, и я вам это дам, если вы угадаете, чем я зарабатываю на жизнь.
— Вы певец, — предположила Лола. — Во всяком случае, у вас очень приятный голос.
— Спасибо за комплимент, но вы ошиблись. Знаете, вы мне напоминаете одну из моих любимых сестер…
— Вы делаете шоколадки на фабрике, — перебил его Джексон.
Не желая допустить, чтобы на брата обрушилась слишком громкая слава, Пьеро поспешил добавить:
— Мы слышали, как вы рассказывали об этом возле бассейна.
— Тогда это не считается.
Тем не менее Пол вынул из кармана обернутую жиронепроницаемой бумагой прямоугольную плитку размером четыре дюйма на дюйм, положил ее на колено, аккуратно развернул и поднял над головой, чтобы близнецы могли ее как следует рассмотреть. Мальчики вежливо подошли. Плитка была закована в грязновато-зеленый панцирь, который Пол поскреб ногтем.
— Сахарная оболочка, видите? А внутри — молочный шоколад. Очень удобно в любых условиях, даже если шоколад растает.
Маршалл еще выше поднял руку и крепко сжал плитку — было видно, как подрагивают его пальцы.
— Такая плитка будет находиться в вещевом мешке каждого английского солдата. Она входит в стандартный набор.
Близнецы переглянулись. Они знали, что взрослые безразличны к сладостям.
— Солдаты не едят шоколада, — заметил Пьеро.
— Они любят сигареты, — со знанием дела добавил его брат.
— И вообще, почему это им, а не детям будут бесплатно раздавать шоколад?
— Потому что они будут сражаться за родину.
— Папа говорит, что войны не будет.
— Он ошибается.
В голосе Маршалла послышалось раздражение, и Лола поспешила всех примирить:
— Может, какая-нибудь и будет.
Он улыбнулся ей:
— Это называется «Армейский „Амо“».
— Ато, amas, amat [6] , — проспрягала Лола.
— Вот именно.
— Интересно, почему все, что продается, кончается на «о»? — поинтересовался Джексон.