Когда вокруг кричат раненые, мечтаешь о маленьком домике в каком-нибудь тихом местечке, об обычной жизни, продолжении рода, семейных узах. Рядом молча шли такие же мужчины, погруженные в размышления о том, как они изменят свою жизнь, и строившие планы на будущее. «Если я когда-нибудь выберусь из этой мясорубки…» Кто сосчитает всех живших в их мечтах детей, мысленно зачатых по пути в Дюнкерк и впоследствии обретших плоть? Он найдет Сесилию. Ее адрес на конверте, лежащем в его кармане вместе со стихотворением: «…бьет души твоей родник на сердечном пустыре и людей ведет к хвале». И отца он тоже найдет. Армия Спасения имеет большой опыт в розыске пропавших без вести. Прекрасное название — Армия Спасения. Он восстановит историю жизни отца, быть может, покойного — все равно он станет сыном своего отца.
Они шли весь день, пока впереди, в миле от них, там, где посреди поля вздымался желто-серый столб дыма, не показался мост через канал Берг-Фюрн. Теперь у дороги не было ни одного целого крестьянского дома, ни одного амбара. Одновременно с запахом дыма их ноздрей достигли миазмы гниющей плоти — сваленные в кучу, в поле лежали сотни трупов пристреленных лошадей. Неподалеку от них возвышался холм тлеющего обмундирования и одеял. Здоровенный младший капрал кувалдой разбивал пишущие машинки и мимеографы. У обочины были припаркованы две санитарные машины с открытыми задними дверцами. Оттуда доносились стоны и крики раненых. Кто-то беспрерывно выкрикивал не столько с болью, сколько с яростью:
— Воды! Я хочу пить!
Как и все, Тернер прошел мимо.
Люди снова начали собираться в толпы. Перед въездом на мост образовался затор, от Дюнкерка по дороге, тянувшейся вдоль канала, следовала колонна трехтонок, которую военная полиция пыталась направить в поле, за кучу лошадиных трупов. Но из-за толпы, перекрывшей дорогу, колонна вынуждена была остановиться. Водители жали на клаксоны и безбожно ругались. Толпа напирала. Уставшие от ожидания люди выкарабкивались из кузовов. Послышался крик: «Берегись!» — и прежде чем кто-либо успел оглянуться, взорвали кучу обмундирования. На землю посыпались хлопья зеленоватой сажи. Невдалеке подразделение артиллеристов крушило прицелы и затворы орудий. Тернер заметил, что один из них плакал, обрушивая молот на свою гаубицу. На краю поля капеллан со служкой поливали бензином ящики с молитвенниками и Библиями. Через поле бежали люди, направлявшиеся к брошенному имуществу в надежде раздобыть курево и выпивку. Когда раздался их призывный клич, к ним, отделившись от колонны, бросились еще несколько десятков человек. У ворот разрушенной усадьбы группа людей, сидя на земле, примеряла новую обувь. Мимо Тернера промчался солдат с набитым ртом, в руках он держал коробку бело-розового зефира. В ста ярдах от дороги жгли кучу резиновых сапог, противогазов и плащ-палаток, ядовитый дым обволакивал толпу, пробивавшуюся к мосту. Наконец трехтонки сдвинулись с места, свернув в поле к югу от канала. Военные полицейские выстраивали их и подравнивали ряды, как распорядители на сельском празднике. Грузовики присоединялись к уже стоявшим здесь полуплатформам, мотоциклам, транспортерам для ручных пулеметов и походным кухням. Способ выведения машин из строя был, как всегда, прост: пуля в радиатор и мотор, оставленный на холостых оборотах, пока не заглохнет.
Мост охраняли колдстримские гвардейцы. [28] Два пулеметных блокпоста, аккуратно обложенные мешками с песком, прикрывали колонну. Гвардейцы были чисто выбриты, они с легким презрением смотрели на грязную, оборванную, неорганизованную толпу, текущую мимо. На дальнем берегу канала виднелась дорожка, обрамленная равномерным пунктиром беленых камней, она вела вглубь, к хибарке, служившей канцелярией. Вдоль берега, к востоку и к западу от моста, укрепились, хорошо окопавшись на своих позициях, гвардейцы. Дома, фасадом обращенные к воде, были заняты военными, черепица с крыш сбита, окна завалены мешками с песком и превращены в пулеметные дзоты. Командовал на мосту суровый сержант. Он решительно завернул назад лейтенанта на мотоцикле: никакой боевой техники и никакого имущества пропускать не разрешалось. Развернули даже человека с попугаем в клетке. Чтобы выставить линию обороны по периметру, сержант выдергивал из толпы боеспособных мужчин и делал это куда авторитетнее, чем несчастный майор. У канцелярии уже неловко топтался постепенно увеличивавшийся отряд невезучих «новобранцев». Тернер с капралами сразу поняли, что происходит.
— Эй, приятель, гляди, сцапают тебя за здорово живешь, — сказал Тернеру Мейс. — Поганая пехота. Если хочешь вернуться домой к своей цыпочке, становись между нами и хромай.
Испытывая унижение, но полный решимости выжить, Робби положил руки на плечи капралам, и все трое заковыляли вперед.
— Не забывай, начальник: у тебя ранена левая нога, — сказал Неттл. — Хочешь, я для достоверности проткну ее штыком?
— Большое спасибо. Обойдусь.
Когда они пересекали мост, Тернер уронил голову на грудь и поэтому не видел сурового сержантского взгляда, хотя почувствовал жар, который тот, казалось, излучал.
— Эй ты! — пролаял сержант.
Какой-то бедолага, шедший сзади, был выужен из толпы, чтобы пополнить ряды тех, кому предстояло сдерживать яростную атаку — она, несомненно, должна была начаться здесь в ближайшие два-три дня, пока остатки британских сухопутных войск будут грузиться на корабли. Единственное, что видел Тернер, опустив голову, была баржа, скользившая под мостом в направлении бельгийского Фюрна. Матрос сидел у румпеля, попыхивая трубкой и бесстрастно уставившись вперед. У него за спиной, милях в десяти, горел Дюнкерк. Впереди, на носу, двое мальчишек склонились над перевернутым велосипедом — наверное, заклеивали проколотую шину. Через палубу была протянута веревка, на которой сушилось белье, в том числе и женское. Над баржей плыл аромат готовившейся еды, пахло луком и чесноком. Миновав мост, они пошли по обложенной белеными камнями дорожке, напомнившей Тернеру тренировочный лагерь с его генеральными уборками. В канцелярии звонил телефон.
— Ну ты, пока мы на виду, давай-ка хромай как следует, черт тебя дери, — пробормотал Мейс.
Расстилавшаяся на много миль вокруг равнина была абсолютно плоской, и никто не мог знать, куда именно смотрит в данный момент сержант, а оглядываться они не рисковали. Через полчаса они присели отдохнуть на ржавую сеялку и стали наблюдать за двигавшейся мимо поверженной армией. Задача состояла в том, чтобы пристроиться к совершенно незнакомой части, где внезапное «выздоровление» Тернера не привлекло бы внимания офицера. Большинство проходивших мимо мужчин были раздосадованы тем, что берег не открылся сразу за каналом, и подозревали, что маршрут был указан ошибочно. Тернер же, видевший карту, знал: до моря оставалось еще семь миль, и именно эти семь миль оказались самыми тяжелыми, самыми изнурительными за все время отступления. Лишенная каких бы то ни было отличительных черт равнина создавала иллюзию полного отсутствия продвижения вперед. Хотя прямые солнечные лучи задерживались расплывавшимся дымным облаком от горевшей нефти, жара стояла чудовищная — хуже, чем во все предыдущие дни. Они видели, как впереди самолеты, кружившие высоко в небе, сбрасывали бомбы на порт. Хуже того: «юнкерсы» обстреливали именно тот участок побережья, куда они направлялись. Раненые, которые больше не в силах были идти, словно нищие, сидели по обочинам, моля о помощи или хотя бы о глотке воды. Некоторые просто лежали в кювете — либо без сознания, либо оцепенев от отчаяния и безнадежности. Разумеется, следовало организовать постоянные рейсы санитарных машин от оборонительной линии до побережья. Если нашли возможность белить камни и выкладывать ими дорожку, то уж на перевозку раненых тем более нужно было выделить время. Не было воды. Вино они допили, и жажда мучила теперь еще сильнее. Чего от них ждут — чтобы они тащили дюжину раненых на своих горбах, когда они и сами едва волочат ноги?