Из трех кругов ада — море, пляж, набережная — выбрать было нетрудно: решение диктовалось жаждой, и капралы пустились в путь. Пройдя по дорожке от пляжа, они пересекли песчаную площадку, заваленную битыми бутылками, и вышли на набережную. Обходя особо шумные столики, Тернер заметил моряков, шедших навстречу, и остановился, залюбовавшись. Их было пятеро: два офицера и три матроса; обмундирование сияло свежестью, белизной, синевой и золотом. Никаких уступок маскировке. Суровые, с гордой осанкой, с револьверами в пристегнутых к поясам кобурах, они со спокойной уверенностью шли сквозь толпу чумазых солдат, одетых в унылую полевую форму, внимательно глядя по сторонам, словно эскорт какого-нибудь вельможи. Один из офицеров делал пометки в блокноте. Они направлялись к берегу. С детским чувством потерянности Тернер наблюдал за ними, пока они не скрылись из виду.
Вслед за Мейсом и Неттлом он зашел в шумный, смрадный, прокуренный зал первого попавшегося на пути бара. На стойке стояло два открытых чемодана, набитых сигаретами, но выпить было нечего; полки, тянувшиеся вдоль заваленной мешками с песком зеркальной стены позади стойки, зияли пустотой. Когда Неттл нырнул под стойку, чтобы пошарить там, посыпались насмешки — каждый вновь пришедший делал то же самое. Все спиртное давно оприходовали серьезные выпивохи, обосновавшиеся у входа. Протиснувшись сквозь толпу, Тернер вышел в заднюю комнату, где располагалась кухня. Помещение оказалось развороченным, из кранов вода не текла. Во дворе он нашел лишь писсуар и штабеля порожней тары. Собака пыталась залезть языком в пустую банку из-под сардин, возя ее по застывшей цементной кляксе. Тернер вернулся в зал, тонувший в гомоне голосов. Электричества не было, сквозь окна и дверь проникал лишь дневной свет, грязно-коричневый, будто залитый вожделенным пивом. Хоть пить было нечего, люди продолжали толпиться в баре. Мужчины входили, расстраивались, но оставались, привлеченные бесплатным куревом и явными свидетельствами того, что здесь еще недавно бражничали. Гнезда дозаторов, из которых были вынуты бутылки, пустовали. От липкого цементного пола шел сладковатый запах алкоголя. Шум, теснота и влажный прокуренный воздух хоть как-то унимали тоску по субботнему ночному пабу. Здесь для этих людей была сейчас и Майл-Энд-роуд, и Сокихолл-стрит, [29] и все, что между ними.
Тернер стоял посреди зала, не зная, что делать. Чтобы выбраться из этой тесноты, требовалось приложить немало усилий. Из разговоров, которые велись вокруг, он понял, что накануне корабли приходили и, возможно, завтра тоже придут. Поднявшись на цыпочки, он с кухонного порога неопределенным пожатием плеч дал знать капралам, находившимся в другом конце зала, что здесь им не повезло. Неттл кивнул на дверь, и они стали пробиваться к выходу. Глотнуть хмельного, конечно, хотелось, но сейчас их больше интересовала вода. Подступы к выходу оказались заблокированы спинами собравшихся в кружок мужчин.
Тот, кто находился в его центре, наверное, был мал ростом — менее пяти футов шести дюймов, — потому что Тернер видел лишь часть его затылка.
— Нет, ты ответь на этот чертов вопрос, олух напомаженный.
— На какой вопрос?
— Где тебя черти носили?
— А где были вы, когда убивали моего товарища?
Смачный плевок прилип к затылку «олуха» и стал сползать за ухо по набрильянтиненным волосам. Тернер обошел вокруг, чтобы лучше рассмотреть, что происходит. Сначала он увидел серовато-голубой китель, потом — лицо, искаженное гримасой немого страха. Это был маленький жилистый мужчина в очках с толстыми грязными линзами. Он походил на писаря или телефониста, возможно, из какого-нибудь давно разбежавшегося штаба. Но на нем была летная форма, и это делало его козлом отпущения в глазах томми. Коротышка медленно поворачивал голову, обводя взглядом допрашивающих. Ему нечего было им ответить, да он и не пытался отрицать свою ответственность за отсутствие «спитфайров» и «харрикейнов» в небе над побережьем. В правой руке он отчаянно сжимал берет, от усилия рука дрожала. Стоявший в дверях артиллерист врезал ему по спине с такой силой, что человечек, перелетев через кольцо мучителей, уткнулся в грудь солдата, тут же отправившего его тычком в голову обратно. Послышался гул одобрения. Наконец-то нашелся тот, кто ответит за их страдания.
— Так где же наши доблестные ВВС?
Чья-то вскинутая лапа, целиком обхватив некрупное лицо, отпасовала несчастного в противоположную часть круга, очки у него слетели, цокнув об пол, и этот звук, словно щелчок бича, послужил сигналом к началу нового акта представления. Сощурив подслеповатые глаза так, что они превратились в трепещущие щелочки, мужчина опустился на колени и стал шарить по полу. Этого делать не следовало. Пинок кованого армейского башмака в бок приподнял его над землей дюйма на два. Вокруг послышались довольные смешки. Предвкушение веселой забавы волной пробежало по бару и привлекло новых наблюдателей. Когда вокруг кольца экзекуторов вспухла большая толпа, остатки здравого смысла исчезли, людьми овладело безрассудство. Кому-то в голову пришла «оригинальная» мысль — погасить окурок о голову бедолаги; послышались одобрительные восклицания, а вырвавшийся у страдальца комичный визг вызвал гомерический хохот. Они его ненавидели, и он заслуживал всего того, что с ним теперь делали. Именно он был ответствен за свободу, которой люфтваффе пользовались в небе над их головами, за каждый налет «юнкерсов», за каждого убитого их товарища. Его хрупкая фигура воплощала сейчас все причины поражения английской армии. Тернер понимал, что не в состоянии ничем помочь этому человеку, не подвергнув себя угрозе линчевания. Но ничего не предпринимать тоже было невозможно. Лучше присоединиться к остальным, чем не делать ничего. Испытывая гнусное возбуждение, он стал протискиваться вперед. Теперь сакраментальный вопрос повторил голос с певучим валлийским акцентом:
— Ну и где же твои окаянные ВВС?
Странно, но мужчина не звал на помощь, не молил о пощаде, не убеждал в своей невиновности. Он словно вступил в тайный сговор с судьбой. Неужели он настолько глуп, что не понимает, как близко подкралась к нему смерть? Подобрав очки, коротышка аккуратно сложил их и засунул в карман. Без них его лицо казалось голым. Он щурился, как крот на свету, обводя глазами своих мучителей и приоткрыв рот, скорее от удивления, чем от желания что-то сказать. Почти слепой без очков, он вовремя не заметил удара, направленного ему прямо в лицо. Теперь в ход пошли кулаки. Когда голова у него откинулась назад, кто-то ботинком снизу саданул ему в челюсть. Из толпы болельщиков послышались отдельные подбадривающие возгласы, раздалось несколько неуверенных хлопков, как на деревенской лужайке во время игры в пятнашки. Прийти на помощь человеку, оказавшемуся в подобном положении, было безумием, не прийти — подлостью. В то же время Тернер понимал, что коллективная эйфория, которая охватывает толпу в такие моменты, весьма заразительна. Он опасался, что ему самому может захотеться выкинуть что-нибудь эдакое с помощью складного ножа, чтобы заслужить восхищение зевак. Желая отогнать подобную мысль, он заставил себя сосредоточиться на двух-трех солдатах, которые были явно крупнее и сильнее, чем он. Но истинная угроза исходила от толпы в целом, охваченной «праведным гневом». Уж она-то удовольствия не упустит.