Я только что прибрал со столика в трех метрах оттуда, когда до меня донесся голос:

– Ну вот видишь, я был прав. Я же говорил, что твоя персона мне знакома.

За столиком сидел Райнхарт, один. Он повернулся так, что его лицо было теперь на виду, и улыбался, держа вилку и нож у себя над тарелкой.

– Знаю, знаю, – шутливо пожал он плечами. – Думаешь небось: ничего себе трескает, два ресторана в день! Но я много двигаюсь. А как потопаешь, так и полопаешь. Надо ведь успевать и то и другое. Вот я и успеваю. Покушать я люблю. Да не просто люблю: обожаю. Мне вообще в жизни нравится все, что ощущается физически.

– Вот молодец, – отозвался я.

– А я здесь уже бывал. Несколько месяцев назад. Тогда тебя здесь и увидел. Ты-то меня тогда, скорей всего, и не приметил. Ну, клиент и клиент, правильно? Тут шуршать надо.

– Этим я сейчас и занимаюсь.

– Я вижу. Народ ждет сервиса. Такова работа официанта. Мне просто надо кое-что тебе сказать.

На нас уже посматривали. Ну так что ж? Я все еще мог внять голосу разума: ретироваться с грязной посудой в сторону кухни. Но не стал.

Мельком (мол, «я сейчас!») кивнув четверке клиентов, все еще ждущих свою закуску, я подошел к столику Райнхарта.

– Давай, только быстро, – сказал я ему.

– Ладно.

– Так что ты хотел сказать?

Он дожевал еще один кусочек стейка и положил нож с вилкой на столешницу:

– Смутить меня можно лишь раз.

За годы, проведенные в войсках и прочих структурах, ориентированных на силовые решения, я прошел и выучку и натаскивание: словом, был в форме. Однако в эту минуту меня сковывал даже не поднос с тарелками. Просто скорость у Райнхарта была непостижимой.

Со своего стула он сорвался резко, как по щелчку, и перед тем как он первым чугунным ударом заехал мне по скуле, я не успел не то что отпрянуть, а даже моргнуть. После этого происходящее слилось для меня в сумбурно сверкающую дугу. Чувствуя ребрами и животом удивительное проворство и мощь его кулаков, я фрагментарно улавливал: в то время как я пытаюсь не задеть клиентов и их столики, Райнхарт такой щепетильности не проявляет. Я отбивался, как мог, но под таким напором это было попросту невозможно.

Я пошатнулся и отступил на шаг, еще как-то удерживаясь в вертикальном положении – секунд десять, не больше. Отбиваясь вслепую, я при этом чувствовал на себе град встречных ударов. И вот я уже лежу на полу, смутно слыша людские крики и звон битой посуды и чуя, как мне в живот, грудь и голову тукают пинки – такие жесткие, будто между моими костями и его носками и каблуками совершенно нет прокладки из плоти. Толчок за толчком – острый, тупой, острый, тупой (кажется, он по мне прыгал). В голове сумасшедшая кузница.

Затем это прекратилось.

Вокруг стоял шум, но не осмысленный, а как в волнах прибоя: чужой глухой рокот, какофония без всякого смысла. Я попытался приподняться над полом, но не смог.

На правый глаз наплывало, увеличиваясь, какое-то белое пятно из света. Послышался голос – невнятный, словно размазанный.

«Позовите Кристину», – сказал он, и до меня только тут дошло, что Кристины все еще нет, а час-то уже, наверное, поздний.

И все. То есть ничего.

Глава 44

Кристина сидела на скамейке в небольшом парке над рекой Гудзон. Здесь было пусто, и в холодном сумраке слышался лишь шум транспорта на шоссе да отдаленное похлюпывание воды внизу. Все друзья по пути сюда как-то рассосались – одни ушли с робкой улыбкой и словами прощания, другие в какую-то секунду просто сделались невидимыми… Остались только пампушка со своим другом, сидевшие сейчас в десятке метров на газоне.

– Он прав, – сказала Лиззи. – Наполовину.

Когда Крис более-менее успокоилась и согласилась пойти в парк, брюнетка по дороге расспрашивала ее о Джоне: улучшились ли у них отношения со времени прошлой встречи? Постепенно Кристина разговорилась, сама дивясь той откровенности, с какой рассказывала об их с Джоном совместной жизни – то, чего она никогда не допускала при разговорах с Кэтрин. Она даже поделилась сокровенным: несмотря на то, что ее бойфренд иногда достает ее просто нереально, она все равно его любит. Произносить такое Крис редко когда себе позволяла. Тем не менее сейчас эти слова прозвучали вполне нормально, и она была даже рада, что произнесла их. Как на свадьбах и похоронах, бывают моменты, когда жизнь требует для свидетеля ощущения подлинности.

С этой темы женщина постепенно перешла на гипотезу Джона о роли в их среде Райнхарта, на что Лиззи откликнулась только после долгой паузы.

– В чем, по-твоему, Джон прав, а в чем нет? – спросила у нее Крис.

– У Райнхарта действительно есть договоренность, – подтвердила ее новая приятельница. – Он имеет дело с одним из нас: его зовут Гользен. Эта его группа – они именуют себя «Двенадцать» – стоит к Райнхарту ближе всего. Соглашение это не принудительное, они действуют по своей воле.

– И зачем?

– Взамен они получают вещи. Что повышает статус Гользена, тешит его самолюбие… Тут все неоднозначно. В таком положении мы еще не оказывались. Я-то надеялась, что все как-то само собой образуется. Но теперь я в этом уже не уверена, как раз из-за того соглашения. Остается лишь прикладывать старания, чтобы люди перестали брать вещи. А он их на это провоцирует.

– Но зачем воровать в принципе?

– Это делало нас… популярными – понятно, в своей среде. Укрепляло самооценку. Словами этого и не опишешь. А еще это самое активное проявление того, на что способно большинство из нас. Оно… заставляет тебя ощущать себя в деле. Чувствовать себя живым.

Ага. Кажется, ясно. Пускай Крис никогда не воровала как взрослая, но подростком она (как, наверное, многие из ее сверстников и сверстниц) пару раз тибрила из магазинов разную ерунду – просто так, для поднятия духа: мол, глядите, какая я вся из себя крутая! Оба раза она, помнится, затем стыдливо выбрасывала сворованные побрякушки и мучилась угрызениями совести, искала какие-то внутренние оправдания. Но что интересно, памятными были не эти вещи, а именно то чувство предвкушения, алчного азарта, что сопровождало ее дерзкие поступки. Судя по всему, об этом чувстве сейчас и вела речь Лиззи.

Ощутив неловкость своей знакомой, Кристина перевела разговор в другое, более личностное русло:

– Лиззи, а у тебя кто-нибудь есть? Ну, в смысле, какой-нибудь бойфренд?

– Есть один человек, который для меня значит больше, чем все остальные.

– Тот парень, о котором ты упоминала в прошлый раз? Медж?

Брюнетка молча кивнула.

– А… какой он? – поинтересовалась Кристина.

– Симпатичный, умный. И с ним я счастливей, чем без него. Только он очень уж много времени проводит в раздумьях о чем-то там… другом, что ли.