– Вы недооцениваете меня, друг мой! – Мадам Жизель надменно вздернула голову. – Кто поручится, что она будет молчать? А взгляни-ка сюда, Анжель! – Она выхватила из шкатулки пачку бумаг и сорвала перевязывавшую их ленточку.
Она тыкала бумаги в лицо Ангелине, и та не сразу поняла, что перед нею – долговые расписки.
Мелькали знакомые имена – имена тех людей, которых Ангелина только что видела за стеклянной стеной. А суммы... О господи, да на что можно потратить такие деньги?!
Впрочем, не это должно ее заботить сейчас. Не случайных зрителей собрала мадам Жизель за стеклянной стеной! Все они в ее руках – и, чтобы не разгневать ту, что к ним так щедра, пойдут на любую ложь без раздумий.
– Они у меня вот где! – подтверждая ее догадки, мадам Жизель показала сжатый кулак. – И по одному моему слову они так вываляют тебя в грязи, что ты вовек не отмоешься... И не только ты! Навеки будут опозорены твои дед с бабкою. В Лондоне – твои родители. Дипломатическая карьера твоего отца рухнет. Велико искушение напомнить о себе Марии таким образом... Но нет, Моршан прав: еще не время!
Графиня хрипло рассмеялась, но через несколько мгновений смех ее стал обычным – беззаботным и веселым. Она напутствовала Ангелину почти дружески:
– Иди, Анжель. Хорошенько отдохни после нашего веселья, и пусть наутро тебе покажется, будто стеклянная стена, и три бабы с узлами, и маркиза, и воришка, который тебя услаждал, – все только сон, который нужно забыть поскорее! Проводи ее до кареты, Фабьен!
Она почти вытолкала их из комнаты.
Фабьен пытался что-то сказать, но словно утратил дар речи. Да и Ангелина перевела дух, лишь забравшись в карету и крикнув кучеру Филе погонять.
Позор, страх, стыд, раскаяние давили, гнули ее долу. Хотелось одного: забиться в угол, зарыться в подушки, уснуть! И как велела мадам Жизель – забыть. Все забыть!
Ангелина знала, что не посмеет ослушаться графиню, что ни слова никому не скажет. Слишком сильно было потрясено все ее существо открытиями нынешнего дня. Но самым ужасным оказалось осознание того, что все беды, обрушившиеся на нее сегодня, являются следствием давней неизбывной ненависти, которую мадам Жизель питает к ее матери – баронессе Марии Корф!
Женщины в семье Ангелины никогда не были особенно близки между собой, так уж повелось, а потому Ангелина о жизни своей матери во Франции знала еще меньше, чем княгиня Елизавета – о своей дочери, и знание это сводилось к следующему: баронесса Мария, пусть и редкостная красавица, не отличающаяся особым умом, не испытывающая тяги ни к добру, ни к злу, никакая не героиня, но оказалась вовлечена судьбою в потрясающую драму, изменившую жизнь целого государства: Французскую революцию. Уж, наверное, сталкивалась она со множеством людей, появились, надо думать, у нее и враги. Но что же произошло между нею и графиней де Лоран, если эта дама стала люто ненавидеть Марию, не в пример своей кузине маркизе д’Антраге? А впрочем... Что, если разглагольствования маркизы о дружбе с Марией Корф – всего лишь притворство? Что, если она заманивала Ангелину в дом своей кузины, сладкими речами усыпив опасения князя и княгини? Такой оборот представлялся сейчас Ангелине вполне вероятным. После кошмарной ночи она и не в такое была готова поверить, столь круто изменилось в один миг мирное течение ее жизни! Ангелина смежила усталые глаза, лишь когда поблекли перед рассветом и звездные очи. Сон ее был краток и тяжел, не дал никакого исцеления ни сердцу, ни уму.
Одним рывком вырвалась Ангелина из сна своего, пребольно при этом ударившись коленями, ибо слетела с кровати на пол.
Полуденное солнце засматривало в окошко. Ангелина кликнула девушку, велела подать умыться и заварить кофею, после чего уселась под окошко, невидящими глазами глядя на пышный сад с затейливо построенными флигелями, и задумалась.
Беда случилась оттого, что Ангелина сболтнула о «трех бабах», говорящих про лодку-самолетку. Выходило, по их, что лодка-самолетка – это и впрямь нечто вроде ковра-самолета. Ну, в цирке можно такое чудо показывать вместе с женщиной без костей, глотателем шпаг и огня... Что же, Франции с Россией из-за цирковых чудес соперничать? Наполеону бесноваться из-за изобретателя забавных поделок? Нет, все не так просто. Для чего-то же нужна эта лодка-самолетка! Если в нее садятся люди, как рассказывал Ламираль, стало быть, она может поднять и груз и перелететь с этим грузом, куда надобно... скажем, бочки с горючей смолою опрокинуть над позициями французов... нет, это слишком уж седая древность, времен Олеговых походов, – скорее какие-нибудь разрывные снаряды... Нет, от всего этого свихнуться нетрудно! Надобно как можно скорее посоветоваться со сведущим человеком.
Может, деда невзначай на разговор навести? Но, уже схватившись за ручку двери его кабинета, Ангелина с досадою замедлилась: до нее донесся азартный голос князя:
– Помню, больше всех понравился мне жеребец у Загряжского: бурый, большого роста, широкий, ноги плотные, а шея лебединая... Хвост и грива жиденькие, но зато мягки, как шелк, – признак породы. Конечно, дорого: меньше чем за восемьсот рублей не отдавали, да еще пришлось давать на повод, однако делать было нечего – купил...
Ангелина не стала ждать продолжения разговора: это надолго! А впрочем, нет худа без добра: ну как объяснишь деду свой внезапный интерес к воздухоплаванию? Вопрос о лодке-самолетке можно задать только одному человеку – Меркурию.
Ангелина опрометью ринулась на конюшню (у коновязи нетерпеливо переминался длинноногий рыжий жеребец с белым пятном во лбу – не его ли хозяин сейчас у деда лясы точит?), велела закладывать, но узнала, что коляску бабушка сегодня отдала госпиталю. Ангелина с укоризной прищелкнула языком: в госпитале она не была уже три дня! Позорище, о господи! А ведь раненых, наверное, море... Одно утешение: после сдачи Москвы в желающих исполнить свой долг и поухаживать за ранеными не было больше недостатка.
Выскользнув неприметно из дому, Ангелина кликнула извозчика и велела везти ее к Арзамасской заставе.
– Балаган поглядеть желаете? – улыбнулся «ванька», трогая с места. – Туда весь народ валом валит!