– Но у нее все было хорошо, – возразил Эдуар.
– По правде говоря, не слишком… Только друзья покупали ее картины.
– Неправда.
– Да конечно же правда. Можно годами не признавать очевидного, но рано или поздно открываешь глаза и понимаешь, что проиграл.
– …
– И все тогда переосмысливаешь.
– …
– Вроде как я… в некотором смысле.
– Но ты же не подался в геи.
– …
Глядя, как Эдуар развалился в кресле, я понял, что это надолго. Что ж, пусть заночует у меня, на диване. Я был счастлив, что смогу отплатить за его дружбу той же монетой. Он был так чуток со мной, когда мне бывало худо (не считая попыток лечить меня долипраном). Два-три часа и две-три бутылки спустя он заплетающимся языком произнес:
– К счастью, у меня есть мое ремесло, моя страсть.
– …
– Знаешь, я действительно люблю свое зубное дело.
– Знаю, знаю.
– Ну а ты-то сам как? Что мы все обо мне да обо мне… а ты и слова не скажешь.
– Да брось ты. Все хорошо у меня.
– Ты говорил, появилась женщина, которая тебе нравится.
– Да, появилась.
– И что там у вас?
Я не сразу нашел что ответить. И даже не был уверен, что стоит об этом говорить. Но Эдуар настаивал: “Ну давай, расскажи!” – и добавлял, что хочет знать все с самого начала. Меня тронуло, что он интересуется моей персоной, когда у самого такая сердечная драма. Очередное доказательство его чуткости. Или же попытка выжить. Когда у нас все плохо, лучшее средство от уныния – хвататься за чужую жизнь. Слушая меня, Эдуар на время отвлекался от своих невзгод. Но все же я поостерегся задерживаться на радостных моментах и о своем огромном счастье говорил со стыдливой иронией.
Интенсивность боли: 0,5
Настроение: позитивное
Итак, Полина [33] обернулась. Мы оба и весь мир вокруг на мгновение застыли. Какой же я болван, что не заговорил с нею раньше. Нужно было найти слова, чтобы объяснить, почему это я торчу у нее за спиной. Но, поскольку я так ничего из себя и не выдавил, она заговорила первой:
– Так вы намерены мне что-нибудь сказать или нет?
Через пару минут за столиком на открытой террасе кафе она призналась, что магнетизерша ей обо всем рассказала. Так что она знала, что я искал встречи с ней. И на улице тотчас увидела меня, но не подала виду. Все это время она чувствовала, что я иду следом. Не выдержав – или поняв, что рассчитывать на меня не приходится, – она решила наконец обернуться. Как только мы расположились за столиком, она сказала:
– Долго же вы собирались.
– Правда?
– Да уж. После той встречи я думала, вы объявитесь гораздо раньше…
– Наверное, я несколько медлителен.
– Ну, скажем так.
– …
Не знаю, почему на меня нашла такая слепота. Впрочем, я всегда ухитрялся не видеть того, что бросается в глаза. Ведь до чего славно мы в тот раз посидели. Свободно болтали о том о сем, даже не зная друг друга. Тогда мне хотелось, чтобы эта встреча осталась анонимной (мы не назвали своих имен), с неясными перспективами (мы не обменялись номерами телефонов). Пусть жизнь сама делает свое дело. И жизнь вмешалась под видом сна. Мы встретились. Это, однако, не значило, что нам есть что сказать друг другу. Напротив, если в первый раз все было просто и непринужденно, то во второй оказалось гораздо сложней. Видимо, потому, что сама эта встреча произошла, так сказать, не самым естественным образом. Промучившись несколько долгих минут, я заговорил о своем сне, который подтолкнул меня ее разыскать.
– Так я, стало быть, ваша греза, – улыбнулась она, и эта улыбка нас спасла.
Полина вот уже полгода была одна и не спешила заводить новую связь. Она восемь лет прожила с военным фотографом и ушла от него, потому что он не хотел детей. Ей уже тридцать шесть, затягивать нельзя. Вот и решила сбежать, пока не поздно. Первое время ей казалось невыносимым жить без него. Восемь лет – это целая вечность. Она привыкла ежедневно с ним переписываться, привыкла жить с человеком, рискующим жизнью на другом конце света. Было непросто признать, что она любила не столько его самого, сколько мысль о том, что она не одна. Ей нравилось по вечерам сидеть за столиком, привлекая весьма недвусмысленные мужские взгляды, и при этом знать, что она принадлежит только ему. Он был далеко, постоянно в отъезде, но служил ей оправданием, чтобы она могла не принимать в расчет других мужчин. Ей нравилось такое положение вещей, хотя хорошего в нем было мало. И в шатких романах можно находить удовольствие – они ограждают от одиночества. Если бы не желание иметь ребенка, она бы долго еще жила, как жила. Но тело настоятельно требовало своего. Ее же фотограф, насмотревшись на ужасы, решительно не желал продолжать род. “Заводить ребенка в таком мире?.. Да это преступно!” Она надеялась поначалу, что он передумает, но нет, он был непоколебим. И чем больше познавал мир, тем меньше понимал свою подругу. Полина рассказывала все это без малейшей горечи, почти отстраненно. Не раз и не два я ловил себя на мысли, что она говорит не совсем о себе, а о героине какого-то романа – романа, которым становится прошлое.
Каждый при встрече с новым человеком рассказывает о себе. И мы по ходу разговора все больше узнавали друг о друге. Я был всего на несколько лет старше – и уже вырастил двоих детей. Полину это восхитило. Она задала мне море вопросов о Поле с Алисой, и я старался отвечать без отцовских эмоций – только факты. Я рассказал ей о крушении своего брака – вернее, о его пассивном распаде. Как в последние дни между нами с женой выросла стена; как мы порознь переживали свою боль (у меня спина, у нее отец). И как усталость и скука захватили и раскололи то, что было нашим общим пространством.
– Чудной вы, – перебила она.
– Чудной? Уж скорее несчастный.
– И это тоже. Мне нравится эта смесь. Слушаю вас и никак не пойму, то ли все эти беды обрушились на вас случайно, то ли вы сами их накликали.
– …
Не в бровь, а в глаз. Меня тоже постоянно мучил этот вопрос. Все мои недавние поступки были связаны с болью в спине. И я уже не знал, сознательно ли принимал те или иные решения или меня понуждала к тому боль. Насколько свободна была моя воля. И часто мне казалось, что я лишь жертва обстоятельств и никак не могу ни на что повлиять. Но это не так. Раз я сижу здесь с этой женщиной, значит, все же сумел принять правильные решения. Спина просто помогла мне сделать этот шаг – она, как шальной мотор, гнала меня навстречу благим потрясениям. Да-да, то, что со мной происходило здесь и сейчас, началось с прострела в спине во время воскресных посиделок с друзьями.