Она рассказывает ему о предложении.
– Мало, – отрезает Гленн.
– Что, прости?
– Я хочу больше, а ты разве нет? В наших интересах получить максимум, если каждый из нас хочет купить себе что-нибудь приличное.
– Никто и никогда не дает, сколько просят.
– Никто и никогда не соглашается на первое предложение. Мы выставили дом на продажу всего шесть недель назад. Давай посмотрим – а вдруг они дадут больше. Им же вроде понравился дом.
– Давай ты посмотришь, дадут ли они больше, – отвечает Эбби. – У тебя лучше получается торговаться.
– Не могу. Мне трудно звонить с работы.
Значит, этим тоже должна заниматься я, думает Эбби, закипая от злости. Почему все самое трудное достается мне, ведь я даже переезжать не хочу? Она уже собирается высказать это вслух, но сперва мысленно прокручивает диалог. Я отказываюсь звонить риелтору, мы с Гленном ссоримся, в итоге я почувствую себя виноватой и все равно позвоню. Гнев хотя бы заглушил панику. Но, несмотря ни на что, она слишком устала, чтобы бороться.
– Ладно. Только это затянет дело. А я думала, ты хочешь разъехаться побыстрее.
– Да, хочу, – говорит Гленн. – Однако самое важное – условия продажи.
– Понятно, – отвечает Эбби.
Ей так и хочется добавить: как ни смешно, я считала, что важнее наша семья.
* * *
Молли с Люком припустили вперед. Анна и Карен идут более размеренным шагом, читая надписи на надгробиях. Карен несет букет анемонов на могилу мужа.
– Жаль, что сейчас у нас не такая пафосная погребальная культура, как в викторианскую эпоху, – говорит Анна, беря Карен под руку. – Звучит не слишком ужасно?
Карен улыбается подруге.
– Ты всегда больше тяготела к готике. Только посмотри на себя.
Анна вся с головы до ног в черном, Карен – в одежде земляных тонов. Шел дождь, однако Анна в стильных кожаных сапожках на шпильках, а Карен – в резиновых калошах с ребристой подошвой, чтобы не скользить.
– Согласна, – улыбается Анна.
По обеим сторонам дорожки тянутся квадратные надгробия, почти на каждом – ангелы с воздетыми кверху руками и устремленными в небо глазами.
– Карен, не сочти за кощунство, но если случится так, что я уйду раньше тебя, я бы очень хотела большую статую с приличными крыльями и безмятежным взглядом.
– Посмотрим.
– Эвфемизмы вроде «упокоилась» или «почила вечным сном» можешь опустить. Достаточно простого «умерла».
«Скорбим и помним», – читает Карен. Ей нравится надпись.
Булыжная мостовая вскоре сменяется бетонированной дорожкой, от эффектных памятников девятнадцатого века они переходят к скромным крестам двадцатого.
– «Светлая память», – произносит Анна. – Кругом одно и то же. У них что, совсем было плохо с воображением?
Зря, наверное, я согласилась взять ее с собой, думает Карен.
– А ты у нас литератор прямо. Вряд ли Первая мировая давала много возможностей для полета мыслей.
– Извини.
– Да ладно.
Саймону наша болтовня пришлась бы по душе, напоминает себе Карен. Он любил подтрунивать над Анной. И уж меньше всего он хотел бы, чтобы я здесь рыдала.
До смерти мужа Карен представляла себе погост как уединенное место, куда приходят скорбящие и где тишину нарушают лишь птичий щебет да колокольный звон, однако кладбище, на котором похоронен Саймон, вклинилось между оживленной Олд-Шорхэм-роуд и железнодорожными путями. Во всей округе только здесь и были свободные участки. По крайней мере, по траве скачет парочка ворон – уже хорошо.
Они с Анной сворачивают на узкую тропинку, бредут мимо выстроившихся полукругом свежих памятников.
– Срамота какая, искусственные цветы, – возмущается Анна.
По мнению Карен, их оставили люди с небольшим достатком, которые хотели чего-нибудь долговечного, но она вновь воздерживается от комментариев.
– Мамочка, смотри!
Впереди Молли нетерпеливо подпрыгивает на месте и на что-то показывает рукой.
– Боже милостивый! – восклицает Анна, дойдя до нее.
Огромными трехмерными буквами, сложенными из головок мрачно-синих гвоздик, сообщается, что недавно умер Джейден. На могиле гора игрушек, плюшевых мишек, снеговиков в стеклянных шарах и свечей пастельных тонов, крохотных колокольчиков и ветряных мельниц. Здесь же лежат и мокрые от дождя фотографии мальчика. Почти младенец. Карен всматривается в надпись на надгробии: возраст 22 месяца. К горлу подкатывает ком.
– Такого тоже не устраивай, – продолжает Анна.
– Зато детям это нравится.
Молли присаживается на корточки и восторженно оглядывает игрушки.
– Вот только у Молли я еще не спрашивала советов!
Карен понимает: Анна пытается ее развеселить, но она еще не отошла от встречи с отцом, и это резкое замечание переполняет чашу. В другое время она бы промолчала, однако сегодня ей трудно сдержаться.
– У людей страшное несчастье! Уверена, что родители Джейдена со временем уберут отсюда все. Просто так они выражают свое горе.
Подруга обиженно пыхтит, а Карен продолжает:
– Разве ты вправе судить, что уместно, а что нет?
Поднявшись по некрутому склону, в полной тишине – если не считать цоканья каблуков Анны, – они подходят к могиле Саймона.
– Прости, – бормочет Анна.
Что-то мешает Карен остановиться.
– Надеюсь, это надгробие заслуживает твое одобрение, – резко бросает она.
Прямоугольная мраморная плита, на которой выгравированы лишь даты рождения и смерти Саймона.
– Не хотела тебя обидеть.
У Карен пылают щеки. Она наклоняется, помогает Молли поставить в вазу анемоны и чувствует, что не может успокоиться.
– Уйди, прошу тебя.
Почти сразу Карен жалеет, что произнесла эти слова. «Анна моя лучшая подруга. Она была рядом, когда я выходила замуж, когда рожала детей, она очень поддерживала меня, когда умер Саймон…» И все же Анна уходит прочь по узенькой дорожке, а Карен просто стоит и слушает, как цокают каблуки, смотрит, как развеваются на ветру полы стильного черного пальто.
* * *
Майкл берет себя в руки и достает из-под кассы письмо. Подписано «Бобом Хокинсом в присутствии понятых». Значит, еще какое официальное.
Он читает список, тревога растет. Можно сверить сумму по своим квитанциям – они лежат в коробке в подсобном помещении, Майкл так и не заставил себя на них взглянуть, – но он помнит почти каждую закупку, так что все должно быть правильно.
3800 фунтов.