– Когда ты мать, не всегда возможно в первую очередь думать о себе, – сердито произносит она. – Похоже, вам кажется, что с нами что-то не так: Карен на первое место ставит интересы своих детей, а я спешу быстрее выписаться, чтобы ухаживать за сыном. А на мой взгляд, с нами все хорошо.
– Вы не сможете ухаживать за кем-то, пока не будете ухаживать за собой, – возражает Лилли. – Нельзя позволять другим помыкать собой.
Эбби возмущена еще больше.
– По-моему, вы пытаетесь учить нас с Карен, как быть родителями. Знаете, мой малыш не умеет даже выговаривать слово «нет». Он понимает это слово, но все равно, вы даже не представляете, как все это трудно для него. Да, Лилли, в субботу он взял у вас те наклейки, и поэтому вы решили, что он всегда так себя ведет?
– Не надо, Эбби, я не хотела…
– Последние семь лет жизни я только и делаю, что ставлю сына на первое место. Я его мать, ясно вам? Если не я, то кто? Уж точно не наше долбаное государство, я вас уверяю!
У Лилли отвисает челюсть, но Эбби уже не остановить.
– Когда у тебя есть ребенок, он – твое продолжение. Часть тебя. Если у вас нет детей, вам этого не понять. – Она многозначительно смотрит на Джонни, потом переводит взгляд на Лилли.
Лилли хватается за сиденье кресла. С ее лица медленно сбегает краска.
– Ничего, – произносит сидящая рядом Рита, сжимает руку Лилли и добавляет шепотом: – Просто она не знает.
Чего не знаю? – думает Эбби. Тем временем Колин встает с места и приседает рядом с Лилли.
– Она не в курсе, Лил, – говорит он.
О боже, думает Эбби, что я сказала? Однако не успевает произнести и слова, как Лилли бросается прочь из холла, по ее щекам бегут черные от туши ручейки.
Майкл сидит в кресле напротив Джиллиан.
– Моя жена хочет, чтобы я с вами поговорил как полагается.
Джиллиан кивает. Ненадолго повисает тишина, затем она задает вопрос:
– А вы, Майкл? Вы сами хотите поговорить?
– Не знаю. – Он задумывается. – Да, хочу. Вот только получится ли…
Джиллиан всплескивает руками.
– Для вас это тяжело, Майкл, я понимаю. Иногда самое трудное – начать, потом становится легче, как и со всем, чего мы боимся.
Майкл смотрит на свои ногти. Кусочек кожи отошел, надо бы его оторвать, но Майкл себя останавливает.
– Не знаю, с чего начать. – Он пожимает плечами.
– Может, расскажете о том, как вы здесь оказались?
Последние несколько недель были настолько ужасными, что у меня не получится связно все объяснить, думает Майкл. Он молчит. Слушает, как тикают часы на стене.
В конце концов, Джиллиан откашливается.
– Не против, если я спрошу о магазине?.. Вы о нем уже упоминали.
Эти слова действуют как удар под дых, и история вдруг выплескивается сама собой. Ему по-прежнему больно, будто все происходит здесь и сейчас.
* * *
– Да. Это конец, – говорит Майкл Али.
Он закрывает на висячий замок оконную решетку и смотрит на вывеску «Цветущий Хоув».
– Дружище, мне так жаль. – В темных глазах приятеля блестят слезы.
– Не надо.
Если Али расплачется, ему тоже не удержаться.
Майкл делает шаг вперед и протягивает к Али руки. Похлопав друг друга по спинам, они, наконец, отстраняются.
– Звони, не пропадай, – говорит Али.
– Хорошо, – отвечает Майкл, хотя и не уверен, что станет звонить.
Он забирается в минивэн, торопливо машет рукой и уезжает.
День стоит мрачный, пасмурный; ветра нет, воздух тяжелый. Бунгало в Роттингдине кажется особенно запустелым. Переступив порог, Майкл слышит, как шаги отдаются эхом по паркетному полу. Он еще не сказал Крисси, что сегодня последний день; решил сначала отдать ключи, поэтому она не ждет его домой так рано. Наверное, ушла куда-то.
Он входит в гостиную; в центре полированного дубового стола лежит адресованное ему письмо.
Майкл рвет конверт, пробегает письмо глазами. Несколько секунд не может понять, в чем дело. Читает еще раз: да, все верно.
Они хотят отнять машину.
Он стоит без движения, ждет, когда отпустит шок.
Спустя несколько мгновений рывком открывает застекленную дверь и выходит. По краям ведущей в сад дорожки цветут нарциссы, а там, за задней стеной, – сарайчик.
Его сарайчик.
Как только Майкл его замечает, в кровь потоком адреналина и тестостерона бросается энергия, накопленная за недели просиживания перед телевизором. Ему не пятьдесят три. Он – не уставший седой старик из Роттингдина. Ему семнадцать. Он – панк с обесцвеченными волосами, живет в Кройдоне. И он зол.
Зол как черт.
Майкл рывком открывает настежь дверь. Бам! Дрожат тонкие деревянные стенки. С упорством робота он тянется за кувалдой – той самой, которой вынес стену между кухней и гостиной. Затем, будто воин с оружием, способным защитить его жизнь, обрушивает ее на одну из полок. Древесная плита некрепкая, как и кронштейн. Падают банки с гвоздями и шурупами.
БАМ! Он крушит следующую полку. Коробки с проводами подлетают вверх и со стуком валятся на пол.
БАМ! Удар по стене. Влажный воздух и морская соль сделали свое дело – дерево мягкое, как бумага.
БАМ! Он бьет по верстаку – тут многослойная фанера прочнее. Удар, еще удар – и верстак раскалывается на две части.
Кто-то зовет его по имени, но Майкл разворачивается к противоположной стене.
Кувалда летит прямиком в старинный шкаф; дверцы срываются с проржавевших петель. Он одним движением выгребает с полок краски и растворители, шпаклевки и грунтовки, банки с грохотом катятся по полу. С одной из них слетает крышка, старый лак, вязкий как мед, течет на осколки стекла и рулон обоев.
– Майкл!!!
В проеме двери кто-то стоит, но он почти ничего не видит – глаза застилает красный туман.
Он отворачивается, поднимает кувалду и – БАМ! – шкаф уничтожен. Прекрасно.
– Ты что творишь?!
Майкл разворачивается к третьей стене.
– Микки, прекрати!
Боковым зрением он ощущает присутствие Крисси – на ней пальто и шарф. Он собирается еще раз ударить кувалдой, однако жена хватает его за руку.
– Нет!
Он отталкивает ее локтем и продолжает крушить сарай.
* * *
– Что было дальше? – спрашивает Джиллиан.
– Крисси вызвала полицию.
– Понятно.
К своему стыду, Майкл слишком растерян, чтобы продолжать рассказ.