Вывод пленок
– полууставом написал на липовой доске Степан Петрович Хапров. Доску для вывески Чанов привез ему под Истру, в домашнюю мастерскую. Мастер предварительно ее как следует отшкурил, отлевкасил до алебастровой плотности и, согласно иконописному канону, загрунтовал яичной темперой собственного изготовления. Потом они с Чановым пообедали борщом и чекушкой водки. А под вечер уже, и очень быстро, Хапров написал вывеску. И вдруг, озорно и легко, несколькими взмахами колонковой кисточки – нарисовал вверху маленького, с воробья, шестикрылого Серафима. Снял доску с верстака и закурил «Кэмел». Поглядел, сощурив глаз, на Чанова и со значением произнес:
– Поклон от попа Гречину!
– Чего-чего? – переспросил Чанов.
– Того! Сам мне про грамотки берестяные рассказывал и полный их список оставил. А есть среди них и такая: «Поклон от попа Гречину. Напиши для меня двух шестокрылых ангелов на двух иконках деисуса. А Бог вознаградит или сладимся». О цене, значит, сладимся! Так что за «шестокрылого» – гони надбавку!..
И полный список берестяных грамот обстоятельный мастер Хапров представил. Грамота «от попа к Гречину», значилась за номером 549, а датирована она была 1150-м годом. Надбавку Хапров заслужил.
Один из партнеров по «Марко Поло» был уволенный в запас лейтенант-гэбэшник, причем сын уволенного в запас генерала внешней разведки, а второй партнер – единственный отпрыск четы диссидентов, чокнутый физтеховец, впавший в ортодоксальный иудаизм и женившийся на девушке из-под Рязани. Физтеховца звали Марк, лейтенанта товарищ Половодов, поэтому Чанов и предложил назвать фирму «Марко Поло»… Была у них там еще бухгалтер тетя Маруся, моложе Чанова года на три, из приднестровских беженок, но барышня положительная, недаром тетя Маруся. В начале девяностых ее, бездомную, подобрал на Арбате сам Чанов, пристроил к матрешкам. Был у них даже недолгий июньский роман с выпиванием пива и курением одной сигаретки на двоих, с ночами в развалинах Царицынского дворца в заросшем парке под трели соловьев и лягушек… К концу девяностых Чанов девушке, успевшей выйти замуж, оплатил толковые бухгалтерские курсы. И контора «Марко Поло» заработала в круглосуточном, в не зависящем от Чанова режиме. Через год лейтенант купил себе подержанный «мерс», съехал от папы, снял квартиру в Доме на набережной, но бдительность не утратил. Опираясь на опыт и связи отца-генерала, он неустанно крепил безопасность конторы от налогов и рэкета. И физтеховец не скучал, нанял на фирму с десяток вполне вменяемых сотрудников, ушел из новенькой квартиры от молодой рязанской жены с ребенком, платил несусветные алименты, а поселился тут же в полуподвале, в конурке, в которой кроме дивана помещался неземной крутизны, серебристый ноутбук компании Apple. И тетя Маруся была премного довольна работой в конторе с коллективом непьющим, хотя и мужским, в подвале теплом, денежном, охраняемом. И налоговая инспекция была – рукой подать, за углом, на Покровском бульваре…
Только Чанов появлялся здесь редко. Он не купил ни «мерса», ни дачи, жил, как жил всегда, с мамой и сестрой в просторной трехкомнатной квартире в сталинском доме на Ленинском проспекте, неподалеку от Академии наук, складывал ренту в отцовский ящик и в преддверии 7 октября впадал в хандру. Да и в другие месяцы, в другие, не октябрьские погоды рантье Чанов, наблюдатель людей и событий, праздный гуляка, историк-землекоп и ленивый бабник, кормилец мамы и сестры, нет-нет да и чувствовал себя нелепым заматеревшим зверем из дикого леса, попавшим в беспамятном детстве в регулярный, хоть и изрядно запущенный, парк. Его нюх, слух, зрение, чутье были здесь не нужны никому и в особенности ему самому…
«Я снова сплю и вижу сны», – подумал Чанов и проснулся. Осмотревшись, он громко сказал:
– Пора делом заняться!
Он выбрался из теплого брюха постели и пошел чистить зубы. Давно он зубы не чистил.
В ванной Чанов заодно и побрился, и контрастный душ принял, а на кухне мама уже стояла у плиты и жарила сырники.
– Доброе утро, Кусенька, – сказала она. – Со сметаной или с вареньем?
– Со сметаной и с вареньем, – ответил сын. И раскрыл газету «Известия», лежавшую возле чистой тарелки. Чанов начал читать с конца (а отец всегда все начинал с начала). В Шауляе открылась фотовыставка… Чанов читал про выставку, ел сырник за сырником со сметаной и абрикосовым вареньем, пил крепкий чай… И думал.
Невозможно передать бессловесный ход мыслей двадцатидевятилетнего мужчины на пороге перемены жизни… Чанов думал последовательно и мощно, но в то же время рассеянно, ничегошеньки не запоминая, как будто машинально укладывая бетонные блоки в фундамент, зная: их зароют, и необходимейших этих и грубых глыб больше никто никогда не увидит.
Статью про выставку Чанов прочел несколько раз, также не запомнив ни слова. Сырники съел все, порадовав, но и ошеломив маму. Чаю выпил три кружки. Аккуратно сложил газету, сказал спасибо и отправился к себе, столкнувшись в дверях кухни с сестрой, но не заметив ее.
У себя в комнате он заправил постель. Затем выглянул в коридор и снова плотно притворил дверь. Задержался на секунду и, с некоторым отвращением, задвинул на двери задвижку. Затем вытащил из-под кровати железный ящик отца.
«Поскреби по сусекам-то!» – прозвучало голосом бабушки Таси.
Действительно, сработанный газосварщиком на военном заводе ящик был железными сусеками рода Чановых. На ящике, который еще в детстве Кузьма прозвал эсэсовским бункером, болтался трофейный немецкий замок с клювастым орлом – без скважины для ключа, но со стертыми ржавыми колесиками для набирания кода. Код был инженерно-семейный, важен был порядок – число «пи» до третьего знака, день рождения жены, сына и дочки. Чанов-младший набрал шесть цифр: 314579. Замок с мягким бряком свалился на коврик перед кроватью, Чанов откинул металлическую крышку.
Денег было неизвестно сколько, но практически много. Они лежали в ящике пачками, пятисотенными купюрами в рублях и сотенными в долларах, изредка в новеньких евро. Пачки были перепоясаны аптечными резинками, и за каждую резинку была воткнута бумажка из тети-Марусиного блокнотика в клеточку – пояснительная записка. Когда, что, сколько. Проценты за три с лишним года – рента рантье – и еще зарплата. Как приговаривала тетя Маруся – зряплата.
У рантье, у господина Чанова, уровень трат зависел исключительно от привычек. В основном детских. Ящик был заполнен почти что под крышку. У Чанова не было достаточного количества детских привычек, чтоб обогнать капитализацию своего бизнеса. Он прикинул несколько взрослых затратных возможностей, которые смогли бы заметно улучшить чью-либо жизнь. Построить больницу или детский дом, или… Или хотя бы что-то для мамы… Но большие затеи были слишком велики для денег в ящике, а что-то нужное и полезное для близких? Мама бы просто испугалась – откуда средства. Да и что же ей нужно? Все у нее есть… Вот Яньке когда-нибудь что-нибудь и понадобится, квартира там, машина, дача. Няня, если дети… Все это и у Кусиных родителей было когда-то, только денег почти что не стоило, прилагалось к отцовским научным званиям, таинственным научно-техническим заслугам и деревенской родне жены. Чанов-младший выгреб все денежные пачки на коврик у кровати. Никогда Куся и представить не мог, что, как скупой рыцарь, он будет сидеть на полу своей комнаты, на бабушкином тряпичном коврике – над грудой денег. Чанов, автор гуманитарной теории пирамиды, быстренько построил из пачек натуральную пирамиду: внизу рубли, на них прослойка новеньких евро, сверху и главным образом – доллары. Прикинул, сколько чего, мысленно «взлохматил» и подвел общий приблизительный итог: миллион. Разумеется, в баксах. Может, тысяч на сто меньше. Все равно – много.