Сидя за компьютером с колпаком на голове, Павел старательно изображал кретина, не понимающего, что от него хотят, доводя порою Мурдока до бешенства. Он смотрел на монитор невидящими глазами, не слушал, что говорил ему Мурдок, вместо размышления над очередной фразой прокручивал в голове какие-нибудь яркие воспоминания из прошлой жизни, читал про себя стихи, тарахтел скороговорками, вспоминал сюжетные повороты любимых книг и фильмов.
Для Мурдока его ухищрения не оставались незамеченными, но он не особенно обращал на них внимание, поскольку, несмотря ни на что, страницы книги понемногу заполнялись словами.
Гораздо в меньшей степени был доволен работой Павла Глор. Поскольку после каждого сеанса расшифровки Мурдок стирал большую часть восстановленного текста, оставляя на дискете лишь самую малость, только чтобы показать, что старания Павла не совсем бесплодны, у Глора были все основания считать, что процесс движется слишком медленно. Всякий раз, когда Павел в сопровождении Мурдока проходил через его комнату, Глор, играя желваками, провожал его недобрым взглядом. Лишь убеждения Мурдока – а убеждать хозяина он умел – удерживали Глора от того, чтобы перейти к более жестким и более действенным, по его мнению, методам.
Однако долго так продолжаться не могло. Павел все сильнее и отчетливее ощущал в себе растущее напряжение. По мере того, как исчезала надежда, ее место в душе заполняло клейкое, серое, дурно пахнущее отчаяние. Павел чувствовал, что близок к срыву. В любую минуту он мог не выдержать навалившейся на него, придавившей к земле тяжести и совершить какой-нибудь отчаянный, безрассудный поступок, чтобы только прекратить наконец это нескончаемое самоистязание.
Спал Павел, на самом деле, плохо. От нечего делать ложился он рано и долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, то обдумывая невероятные планы побега, то представляя картины героической смерти, или просто, лежа на спине, слушал однообразный, одуряющий гул уставшего от постоянного напряжения мозга.
Ночь была жаркая и душная. А решетка на окне, на вид декоративная, но на деле – Павел убедился в этом – необычайно прочная, казалось, создавала дополнительную преграду для свежего воздуха.
Откинув горячую, влажную простыню, Павел сел, свесил ноги с кровати, оттолкнул в сторону коврик и с наслаждением прижал босые пятки к холодному каменному полу. Встав на ноги, он взял со столика тяжелые часы, вделанные в кусок необработанного гранита, и, подойдя к окну, в мертвенно-бледном лунном свете стал рассматривать циферблат. Стрелки показывали четверть четвертого.
Внезапно ночную тишину прорезал протяжный тоскливый волчий вой. Услышав его, на дворе оживились и о чем-то заговорили центурионы.
Павел горько усмехнулся: впору было самому запрокинуть голову назад и отчаянно, надсадно завыть.
На следующий день работа, вопреки прилагаемым Павлом стараниям, продвинулась неплохо, и вечером Мурдок позволил Павлу прогуляться в саду.
Охрана из центурионов осталась у входа: высокая, неприступная крепостная стена, окружающая вместе с замком и примыкающий к нему сад, сама по себе была надежной гарантией от возможного побега. Никаких ворот и дверей на этом ее участке не было, а стоки для дождевой воды, выходившие по другую ее сторону в крепостной ров, были настолько узкими, что протиснуться в них казалось невозможно даже ребенку. Часовые на стенах неусыпно следили за тем, чтобы никто не подобрался к замку незамеченным.
Сад был небольшой, овальной формы. Выстроенный с учетом требования всех правил, некогда он, вероятно, являлся настоящим произведением садоводческого искусства. Но сейчас, всеми забытый и неухоженный, представлял собой довольно жалкое зрелище, наводяшее на грустные мысли о дряхлой, обременительной старости.
Павел и Мурдок шли молча: разговаривать было не о чем. Оба отлично понимали, что их союз против Глора – временная, непрочная конструкция, держащаяся только на взаимных недоговорках, которая, как бы ни повернулись в дальнейшем события, непременно рухнет, лишь только закончится совместная работа.
Мурдоку подобные прогулки были скучны и неинтересны. Когда они вышли к расположенному в центре сада небольшому пруду, давно нечищенному, покрытому плотным зеленым ковром водной растительности, он сел на выщербленные каменные ступени, ведущие от развалившейся беседки к воде, и, задумчиво глядя вниз, принялся выводить концом трости какие-то замысловатые узоры на земле.
Павел продолжил прогулку вокруг пруда в одиночестве; у них с Мурдоком было заранее оговорено, что он имеет право отходить в сторону, но не исчезать при этом из поля зрения своего контролера.
Пройдя половину пути и оказавшись на максимально возможном расстоянии от ненавистного, опостылевшего ему Мурдока, Павел опустился на землю и, раскинув руки, лег на траву. Глаза его глядели в небо, где не было и не могло быть ни центурионов, ни стен, ни Мурдока, ни Глора, одни только облака, плывущие своей, одной им ведомой дорогой из ниоткуда в никуда.
Неожиданно он почувствовал, как ладони его коснулось что-то теплое и влажное. Павел повернул голову и с удивлением увидел высовывающуюся из кустов маленькую веселую и хитрую мордочку. Это была черная гладкошерстная такса. Прежде Павел не видел в заброшенном саду никакой живности. Даже лягушки не квакали по вечерам на заросшем тиной пруду.
Павел призывно пошевелил пальцами, и такса снова лизнула его открытую ладонь, однако из кустов не вышла. На этот раз, когда собака вытянула голову, Павел заметил на ней ошейник, к которому снизу был подвешен какой-то довольно-таки большой цилиндрический предмет. Осторожно двигая рукой, чтобы не привлекать лишний раз внимания Мурдока, Павел провел по цилиндру пальцами и почувствовал узорное плетение металла. Такса негромко и нетерпеливо заскулила. Павел сжал предмет рукой. Собака как будто этого и ждала, выскользнула головой из ошейника, еще раз лизнула протянутую руку и, попятившись задом, скрылась в кустах.
Непонятный предмет и то, каким странным образом он у него оказался, возбуждали у Павла любопытство и интерес. Однако, укротив нетерпение, он повернулся на бок и посмотрел на противоположный берег пруда. Мурдок сидел все на том же месте, наклонив голову и что-то рисуя своей тростью. Быстро, но осторожно, не делая резких движений, Павел спрятал цилиндр под рубашку, засунув его за пояс брюк.
Вернувшись в свою комнату, Павел убрал цилиндр под матрас. Он достал его снова, только когда в коридоре за дверью стихли шаги полуночной смены караулов.
Чтобы лучше разглядеть таинственный предмет, Павел подошел к окну. Включать ночник он не стал, опасаясь привлечь внимание сторожащих его центурионов.
Он держал в руках рукоятку меча, выполненную в виде свернувшейся в тугую пружину змеи, просунувшей голову сквозь небольшую овальную гарду. Павел недоуменно покрутил рукоятку.
В голове вихрем проносились разрозненные мысли.
Что за странная такса, разгуливающая с рукояткой меча на шее?
Откуда она появилась в саду?
Хотя, конечно, такса могла пролезть и по водостоку…