– Они ничего не узнают, – отрезала она, – потому что ничего не было и не будет. И я не позволю им смешивать с грязью достойное служение и дружбу.
Роберт кивнул:
– Хорошо, но я обязан был предупредить вас.
– И я признательна вам за это. – Она прикоснулась к его рукаву. – Пока вы здесь, я хочу попросить об одолжении. Поговорите с отцом о замках из моего приданого. Он по-прежнему отказывается отдать их мне. Если отец продолжит упорствовать, Жоффруа вправе вторгнуться в Нормандию и захватить замки силой. А это будет означать войну, которая помешает мне получить короны Англии и Нормандии.
На лице Роберта отразилось сомнение.
– Вам известно, как он упрям.
– Я тоже упряма, когда уверена в своей правоте. И нужно уговорить его как можно скорее, ведь если от слов мы перейдем к оружию, мне придется поддерживать Жоффруа.
Он медленно покачал головой:
– Попробую, но ничего не обещаю.
Руан, май 1134 года
Матильда слышала бой колоколов. Погребальный звон? Призыв на молитву? Звук в ее голове не прекращался, он нарастал до тех пор, пока не заполнил мозг без остатка, изгнав все мысли.
Ей было душно, казалось, что приходится дышать через какую-то плотную ткань. В тазу и нежном укромном месте между бедер поселилась глубокая боль. Рождение второго сына оказалось тяжким. Под давлением выходящего на свет младенца ее плоть разорвалась, Матильда потеряла много крови.
Колокола умолкли. Она почувствовала, как к ее лбу прижали благословенно прохладную влажную салфетку. Но потом вместо колоколов в ее мозг ворвался младенческий плач, надрывный, настойчивый.
Наконец послышался ласковый женский голос и через миг – удовлетворенное сосание и причмокивание. Матильда разлепила неподъемные веки. Она была закутана в одеяла, обложена подушками и пуховыми перинами. В открытое окно лился свежий весенний воздух, высоко вздымался голубой купол неба, осиянный солнцем. В изножье кровати на жаровне курились благовония. Около очага женщина кормила грудью запеленутого малыша, а вторая няня развлекала годовалого Генриха деревянными игрушками.
– Матильда? – Над ней склонилась Аделиза. – Вы проснулись, любовь моя? Вы меня узнаете?
Что за странный вопрос. Матильда облизала губы. Они были сухими и шершавыми, как старая шкура.
– Конечно узнаю, – выговорила она и закашлялась.
Аделиза поднесла к ее губам чашку с горькой на вкус жидкостью, и, сделав глоток, Матильда едва не подавилась.
– Почему вы решили, что я могу не узнать вас?
– Вы бредили, а этим утром в самом деле меня не узнали. У вас лихорадка. Выпейте это, вам станет легче.
Матильда послушно выпила отвратительный на вкус отвар.
– Я умираю? – спросила она. – Скажите мне правду.
Аделиза отставила чашку, смочила салфетку в холодной воде и вновь положила Матильде на лоб.
– Правда в том, что я не знаю. Вы очень больны. Все молятся за вас. Но сейчас вы узнали меня, и это, разумеется, хороший знак.
Матильда посмотрела на занавеси вокруг кровати. Вышитые золотом узоры извивались как змеи. Она даже могла разглядеть их чешую и глаза. Они сворачивались кольцами, распрямлялись, горели огнем. Матильда сжала веки, чтобы избавиться от навязчивого видения.
– Пусть так. Все равно хочу исповедаться. Если я умру, похороните меня в аббатстве Ле-Бек. Отец будет настаивать на соборе, но не уступайте ему – только не в этом. Пообещайте мне.
Аделиза сжала ее пальцы в своих:
– Не говорите так. Бог милостив, вы поправитесь.
– Пообещайте мне, – отчаянно повторила Матильда.
– Хорошо. Клянусь, – прошептала Аделиза с видимой неохотой.
– Я хочу исповедаться и сделать завещание, пока я в сознании. Приведете ко мне отца Герберта и писца?
Аделиза поцеловала ее в лоб и отошла от постели, чтобы распорядиться о том, что просила падчерица.
Она умирает? Матильда оценивала свои ощущения, но не чувствовала ничего, кроме иссушающего жара лихорадки и странных, буйных вспышек света под веками. Неужели все было напрасно? Неужели все вот так и закончится? В ней заговорило упрямство. Она не готова умирать, хотя и собирается сделать все необходимое на этот случай.
Вернулась Аделиза и нежно обтерла лицо и руки Матильды водой.
– Отец Герберт и его писец скоро будут.
– Я хочу, чтобы вы позаботились о малыше Жоффруа и Генрихе, если случится худшее. Любите их и проследите, чтобы они выросли настоящими принцами и хорошими людьми.
– Конечно, я сделаю все, что смогу, – прерывающимся голосом ответила Аделиза.
– Только не надо никаких глупостей вроде слез, – нахмурилась Матильда. – Какой от них прок?
Ей пришлось закрыть глаза, потому что вышивка на занавесях вновь зашевелилась и поползла в разные стороны.
Пришел отец Герберт, чтобы исповедать Матильду, и Аделиза прогнала всех из покоев и вышла сама. Забрав у кормилицы насытившегося младенца, она села около двери и прижала к груди спеленутый комочек. Ее переполняли скорбь и тоска по тому, что не сбылось.
Вскоре в комнату заглянул Генрих, отложивший на время государственные дела. Двигался король с обычной для него живостью.
– Ну, как я посмотрю, малыш в порядке, – сказал он, увидев, что Аделиза баюкает маленького Жоффруа. – А моя дочь?
У Аделизы задрожал подбородок. Матильда просила ее не плакать, но Аделиза ничего не могла с собой поделать. И если слезы появляются у нее на глазах чаще, чем у других, это вовсе не значит, что она бесхарактерная.
– С ней сейчас отец Герберт, утешает и исповедует ее, – сообщила она.
– Исповедует? – Глаза Генриха вспыхнули гневом. – Матильда не может быть настолько плоха! Ее пользуют лучшие лекари. Я отказываюсь этому верить!
– Она попросила, чтобы ее похоронили перед алтарем в Ле-Беке, – продолжала Аделиза, глотая слезы. – И чтобы я позаботилась о ее детях.
– А-а, вот оно что. – Генрих замер на секунду, а потом начал расхаживать взад-вперед, заложив руки за спину.
– Еще она говорила, что вы захотите похоронить ее в соборе.
– Конечно в соборе. Там находятся усыпальницы всех герцогов Нормандии, и это место приличествует ее положению. И слышать не хочу никакой чепухи про Ле-Бек!
– Но если это ее предсмертное желание… – пыталась возражать Аделиза.
Генрих развернулся к ней, поблескивая глазами:
– Вы в самом деле не понимаете, жена? Неужели вы так и не разобрались в характере моей дочери?
Упрек в глупости заставил Аделизу вспыхнуть.