Зачем я это делал, я не знаю. Но мне очень не хватало ее. Ее фантастического обаяния, милой обворожительной улыбки, задорного смеха. Ее энергии, которой бы хватило на десятерых. Я вспомнил, как ее мать называла Катю казачком. Не казачкой, а именно казачком, делая упор на ее мужской характер, который проявлялся в виде некоего эго: «Если надо – буду сильной и смелой. А если не надо – буду хрупкой и слабой, не способной сдерживать слезы, и ежеминутно вздыхать, укоряя себя и свою судьбу». Но такой я ее почти не знал. За исключением одного дня.
Мне было восемнадцать, а ей исполнилось четырнадцать. И если возраст к старости сближает и разница в четыре года становится неразличимой, то в детстве это настолько заметно, что юный кадет даже не взглянул на молодую принцессу, приехавшую его проводить в военное училище. Мы пили чай в гостиной. Были все Муромцевы и все Румянцевы. Я в отутюженном мундире и со значком за отличие, а она, еще подросток, в розовом платье с бантом. Родители ушли гулять в парк. Отставной матрос специально для нас приволок патефон, поставил пластинку и, опустив на нее иглу, быстренько исчез, оставив нас наедине с очаровательными звуками венского вальса. Я проигнорировал то, что сделал Семеныч, я проигнорировал то, как она смотрела на меня. Я не любил танцевать, и это стало решающим фактором того, что я поднялся в библиотеку, включил торшер, взял с полки первую попавшуюся книгу и стал читать. Что читал – не помню. Может, вообще не читал, а тупо листал страницы в поисках картинок. А она сидела на диване и ждала, когда я спущусь и приглашу ее на танец. Но этого не произошло. Через два часа Румянцевы уехали, и мы больше никогда с ней не виделись – до того рокового дня.
По воде пробежал свет прожектора и ушел к берегу. Два матроса, что пригнали вельбот, тихо переговаривались между собой, не обращая на меня внимания.
Возможно, я переоцениваю значение того дня, и роковым он стал только для меня. Я вздохнул, понимая, что никак не могу повлиять на ее решение уехать. Оставит она Петербург и поедет за мной или плюнет на меня, как когда-то я плюнул на ее ожидания? Может, она давно простила мужа, и теперь они с нескрываемым удовольствием перемывают косточки лейтенанту-неудачнику, а я сижу здесь и тешу себя несбыточными надеждами. Мне почему-то стало жалко себя, и пальцы непроизвольно сжали борт ялика.
Из состояния самобичевания меня вывел пьяный возглас Михалыча, которого матросы с «Корейца», обмотав тросом, спускали в вельбот.
– Не грусти, Алеха, – кричал он, размахивая руками и ногами, – прорвемся!
Михалыч чуток перебрал, и его буйный нрав требовал продолжения банкета. Следом за ним в ялик спустились офицеры с «Варяга». Все были навеселе и громко переговаривались, споря: побьем мы япошек или не побьем. Ярых сторонников непобедимости российского флота на вельботе не оказалось, и спорщики сошлись в едином мнении: если и проиграем, то виноват во всем будет Муромцев, который проигнорировал их общество и не стал пить.
– Что же это, сукин сын, – говорил Зорин, – ты нас бросил и позволил так напиться?
– Но, господа, – вторил я, – должен же кто-то быть трезвым и управлять вельботом.
– А что им управлять? Он не крейсер.
– Что не крейсер – это верно. А вот где сейчас «Варяг», кто мне скажет?
– Там! – все семь человек, включая Михалыча, вытянули руки по курсу зюйд-зюйд-вест.
Но, увы, в том месте, где «Варяг» стоял три часа назад, было пустое, темное море. Пока я сидел в лодке и ностальгировал по Кате, крейсер вытравил якоря и переменил место стоянки. Делалось это регулярно на случай непредвиденных торпедных атак. Руднев ждал нападения каждый день, каждый день на крейсере играли тревогу и проводили учения по отражению минных атак, по развертыванию батарей, включая подачу снарядов из погребов и разогрев котлов в трюмах. Вдобавок ко всему Руднев приказал возить матросов на берег для упражнений в стрельбе из винтовок и револьверов.
– Вот тебе и на! – Солдатов осмотрел горизонт и развел руками. – А где же милый дом?
– Утоп! – Это сказал Петя Губонин и хмыкнул. Шутку не поддержали, и ему пришлось извиниться: – Простите, господа. Не хотел.
– Я понимаю, ты один видел, куда перешел крейсер, и за это я тебя уважаю. Но ты мне все равно скажи, почему ты не стал пить и сбежал от нас? – Зорин был навязчив, как банный лист.
Пришлось объяснить, что за три последних дня я выпил больше, чем он за месяц. И не водки, а микстур, выданных корабельным врачом Банщиковым по причине какой-то неизведанной тоски, поедающей меня изнутри.
* * *
Вельбот сделал вторую ходку и привез на крейсер капитана «Корейца» Беляева и старпома Засухина. У трапа их встретил Руднев и сразу же увел к себе в каюту.
На часах было полпервого.
Возле борта плескалась рыба, и где-то далеко на берегу ухал филин, недовольный тем, что прожектора сбили ему наводку на цель и он не по своей воле должен еще час потратить на выслеживание полевок, которые без снега стали более осторожны и более шустры.
Не знаю, о чем говорили капитаны, но, выбравшись покурить перед сном, я застал на палубе Руднева, Беляева и Засухина, рассматривающих карту залива в свете электрического фонаря. Рядом с ними стоял штурман Беренс и, отвернув голову в сторону и не глядя на карту, докладывал о мелях, глубинах и подводных скалах, которые могут ожидать «Корейца» на выходе из залива. Не сбиваясь, он говорил ровным, монотонным голосом, словно читал лекцию о судоходстве в шхерах Чемульпо. Засухин, карандашом набрасывая пунктирную линию, чертил приблизительный курс, по которому Беренс рекомендовал провести канонерку.
– На рейд Чемульпо ведут три фарватера: «Восточный канал», «Западный канал» и так называемый проход Летающих рыб. А теперь конкретно про каждый из них, пользуясь «Материалами для лоции Китайских морей».
Дальше шло перечисление рифов, подводных скал, камней и мелей, которые покрывали весь залив, напоминая шахматную доску. Сделав доклад, Беренс подвел руку под козырек и, четко выговаривая каждое слово, сказал:
– Разрешите идти?
– Да, конечно. – Руднев не был солдафоном и позволял себе некоторые отступления и фамильярности.
Беренс развернулся и, чеканя шаг, прошел мимо меня, дыша перегаром. Только сейчас я понял, что он был пьян в стельку.
– Почту загрузили?
– Так точно! – громко крикнул вестовой с мостика.
– Ну, Григорий Павлович, разогревай утром пары – и в путь.
– На денек бы пораньше. Нутром чую: будет некая коллизия в пути.
– Ты раньше времени не паникуй.
– Я не паникую. Но «Чиода», стоявшая на внутреннем рейде, снялась с якоря и ушла из залива.
– Я видел. – Руднев помолчал, не зная, что добавить. – Они, как и мы, свободны в выборе места стоянки.
– Нас с вами двое, а их целая эскадра.
Руднев уже знал, что сегодня пришла эскадра адмирала Уриу и встала между островами Филиппа и Йодольми.