– Конечно.
– Тогда – соврал.
Стецук недовольно шевельнул бровями.
– Чего еще?
– А если честно?
– Честно – соврал.
– Сейчас или прежде?
– А, иди ты!.. – махнул на ефрейтора рукой Синеглаз и прибавил шагу.
– Нет такой змеи! – уверенно, чтобы самого себя убедить, произнес Стецук. – Если бы была, я бы о ней слышал! – Ефрейтор достал из кармана сигарету. – Хотя бы краем уха.
– А ты никогда не задумывался, почему эти болота называют реликтовыми? – спросил у ефрейтора Портной.
– Реликтовые – значит, древние, – уверенно ответил Стецук.
– Не совсем так, – покачал головой Портной. – Реликтовые – значит, здесь есть нечто такое, чего нет больше нигде в мире.
– В смысле?
– Редкие виды растений. Может быть, даже сохранившиеся с доисторических времен. И животные тоже.
– Ты это к чему? – подозрительно прищурился Стецук.
– Просто так, – с невинным видом развел руками Портной.
Почва колеблется, уходит из-под ног. Будто само понятие «земная твердь» утратило свой смысл, съехало в сторону, перевернулось и превратилось непонятно во что. Все раскачивается и куда-то плывет. Стебли осоки, хлещущие по бедрам, плотные, будто из резины, кособокие, уродливые деревья, тянущиеся изломанными ветками к серому небу, облака, похожие на грязные, мокрые обрывки ваты. Звенящая мошкара, грозной тучей зависшая над головой и так и норовящая прилипнуть к любому, самому крошечному участку тела, сводит с ума. Репеллент ее не пугает. Не та эта мошкара, на которой отраву тестировали. Для здешней мошкары репеллент все равно что бесплатная приправа к основному блюду. Временами плотный слой дерна проседает больше обычного, и тогда под ногой хлюпает вода. Серая, как небо. Разговаривать уже не хочется. Хочется только, чтобы все это поскорее закончилось. Добраться до места, сделать дело и вызвать вертолет. Асфальтовая мостовая. Что может быть прекраснее асфальтовой мостовой?
– Луна… – полушепотом произнес Муратов.
– Ну и что? – спросил Портной.
Он шел, опустив голову, глядя под ноги. Так время, казалось, бежало быстрее. И дорога вроде бы становилась короче.
– Танцует…
– Что?
– Луна на небе танцует.
Портной посмотрел вверх.
– Вот же черт…
Большая белая луна, почти круглая, только с краешку чуть-чуть обрезанная, будто обкусанная, с серыми пятнами пылевых морей, и в самом деле раскачивалась, будто вытанцовывала причудливый менуэт.
Вправо-влево… Вперед-влево… Влево-вправо-назад…
И – снова…
Вправо-влево… Назад-вперед…
– Оптический обман, – посмотрев на диковинное диво, сделал вывод Егоркин. – Это нас самих мотает, а кажется, будто луна танцует.
– Нет, – Стецук остановился и поднял руку вверх. – Она действительно пляшет!
Тут уж все включились в обсуждение.
– Не может быть…
– Точно!
– Херня какая-то…
– Мираж!
– Сам ты мираж! Это ж болото, а не пустыня!
– Значит – глюк.
– С чего бы вдруг?
– Болотные испарения.
– А чего вы все на меня смотрите? – удивился Петрович.
– Ждем, когда ты объяснишь, что происходит.
– Понятия не имею!
– Ладно, пусть это будет только предположение.
– Я не знаю, в чем тут дело!
– Петрович, не заставляй себя упрашивать.
– Честное слово! Мамой клянусь!
Все. Больше нечего сказать. Никому.
Тишина. Только мошкара звенит истошно. Да где-то в стороне время от времени что-то хлюпает. Будто кто-то сует ногу в жидкую грязь, а затем вытягивает. Сует – и вытягивает.
И луна на небе отплясывает свой лунный танец. Будто так и положено. Будто так и заведено от начала времен. С самого сотворения мира.
– Ладно, пошли дальше, – скомандовал Макарычев.
– А как же луна? – взглядом указал наверх Дробинин.
– Луна пусть себе пляшет, – махнул рукой Макарычев. – Нас это не касается.
– А что, ежели коснется? – подал голос Стецук.
– Ох, что-то ты последнее время слишком подозрительным стал, Олежка, – натянуто усмехнулся сержант. – Или боишься чего?
– Боюсь, – не стал отпираться Стецук. – Когда видишь такое, – вверх оттопыренный большой палец, – впору призадуматься о вечном.
– А на ходу ты думать не умеешь?
– Ты знаешь, сержант, мне почему-то уже и идти никуда не хочется.
– А вот об этом я тебя не спрашивал, – покачал головой Макарычев.
Сказал, быстро провел рукой по спине сидящего на плече кота и дальше зашагал.
Следом потянулись остальные.
И в самом деле, нечего стоять да ждать незнамо чего. С каждой минутой темнота становилась все чернее и гуще. А они, между тем, планировали к ночи до деревни добраться.
– Далеко еще? – спросил сержант у Пущина.
– Километра три, – ответил Герасим.
– Надо же, – дернул подбородком сержант. – А глухомань-то какая… И не скажешь, что люди неподалеку живут.
Макарычев включил притороченный к лямке рюкзака фонарик. Прыгая из стороны в сторону, луч света выхватывал из мрака корявые сучья деревьев, пучки мятой травы, масляно поблескивающие лужицы. А темнота, вместо того чтобы разбежаться, как будто еще гуще сделалась.
– Фигня какая-то, – недовольно буркнул Макарычев, выключил фонарь и натянул на лицо полумаску с прибором ночного видения. – Вот так совсем другое дело.
Окружающий мир окрасился в странные зеленоватые цвета. И вроде как плоским сделался. Но зато теперь каждая его деталь была отчетливо видна.
– Стоп! – поднял руку обогнавший сержанта Герасим.
Впереди, всего в двух шагах, стояла вода. Не лужица и не бочажок, что порой встречались на пути, – озеро с торчащими из воды кривыми, поломанными деревьями.
Стецук поднял ком земли и кинул далеко в воду.
Всплеск.
Круги пошли по воде.
– Ну, и на фига ты это сделал? – спросила ефрейтора явившаяся из ниоткуда Тарья.
– О! Тарья! – обрадовался подруге Стецук. – Давненько тебя не было видно!
– С последнего рейда, – уточнила девушка.
Одета Тарья была, как и все, в соответствии с ситуацией. Маскировочная куртка, штаны такого же цвета, на ногах тяжелые непромокаемые ботинки с высокой шнуровкой, длинные темные волосы убраны под крапчатой расцветки кепи. Вот только ни поклажи, ни оружия у нее нет. Да и прибор ночного видения виртуальной девушке без надобности.