Она вытянула огрубевшую руку; Фрида немного поколебалась, затем взяла ее. За пологом медсестра нарочито бодро разговаривала с плачущей женщиной.

– Никогда не бросал, – повторила Мишель.

– У него было имя?

Мишель уставилась на нее, затем опустила взгляд на их сцепленные руки: Фриды – чистую и нежную, руку интеллектуалки, и Мишель – мозолистую, покрытую шрамами, со сломанными ногтями.

– Вы обратили внимание на его руки? – спросила Фрида, проследив за взглядом Мишель.

– Я целовала ее там, где его ранили.

– Его палец?

– Я говорила: «Ну-ну-ну-ну».

– Он говорил с вами?

– Я угостила его чаем. Приветила его. Сказала: «Мой дом – твой дом» – и попросила его не уходить, сказала «пожалуйста» в начале и в конце тоже. Все уходят, потому что они на самом деле не здесь. Это – тайна, которую больше никто не понимает. Мир движется вперед и вперед, и ничто не может ему помешать – просто пустой мир, а потом пустое море. Можно почувствовать ветер, который дует с самого начала, а потом на тебя смотрит луна, и проходит сто сотен лет, пока не увидишь. Хочется получить место упокоения. Как он.

– Вы имеете в виду мужчину у вас на диване?

– Его просто нужно хорошенько кормить. Я это могу.

– Вы помните несчастный случай?

– Я все убрала. Сказала ему, что это вообще не имеет никакого значения, не нужно смущаться. Такое случается с лучшими из нас. Мне нравится помогать людям и дарить им подарки, ведь тогда, возможно, они захотят остаться. Стирать им одежду, расчесывать им волосы. Кто любит, тот делится. От проблемы остается половина. Я даже могла бы подарить ему кое-какие свои вещички, если бы он захотел остаться.

– Что-то произошло, когда он был с вами, Мишель?

– Он отдыхал, а я ухаживала за ним.

– У него была повреждена шея.

– Бедняжка. Ему было так неловко, пока я не вымыла и не улучшила его.

– Где вы познакомились?

– Ну… Все время мечтал, потом ловил рыбу, а затем, конечно, именно он не вернулся домой живым.

– От этого никакого толку, – заявил Карлссон, стоя в ногах кровати.

– Мишель, – Фрида понизила голос. – Я знаю, что мир – страшное и одинокое место. Но вы можете поговорить со мной. Иногда разговор приносит облегчение.

– Слова, – произнесла Мишель.

– Да. Слова.

– Палки и камни. Я поднимаю их. – Мишель погладила Фриду по руке. – У вас хорошее лицо, поэтому я скажу вам. Его звали Голубь мой. Его звали Милый. Понимаете?

– Спасибо. – Фрида выждала несколько секунд, затем встала. – А теперь мне пора.

– Вы придете еще?

– Не думаю, что это хорошая мысль, – заметил Карлссон.

– Приду, – кивнула Фрида.

Глава 8

Фрида догадалась, что это он, как только человек появился в конце дороги. Он бежал вверх по крутому холму, далеко выбрасывая вперед ноги, и чем ближе он был к ней, тем быстрее бежал. Наконец, тяжело дыша, он остановился, наклонился и уперся руками в колени. Утро было безоблачным, солнечным и холодным, но на мужчине была только старая футболка, кроссовки и спортивные брюки.

– Вы – доктор Эндрю Берримен?

Мужчина вынул из ушей зеленые наушники.

– А вы кто?

– Меня связали с одним человеком, который перепоручил меня вашему боссу, а тот посоветовал мне встретиться с вами. Мне нужно поговорить с кем-то, кто разбирается в резко выраженных нарушениях психики.

– Зачем? – удивился Берримен. – Вы ими страдаете?

– Ими страдает человек, с которым я познакомилась. Меня зовут Фрида Кляйн. Я психотерапевт и провожу работу совместно с полицией. Одна женщина связана с убийством, и я хотела бы поговорить с вами о ней. Можно войти?

– Сегодня пятница, у меня выходной, – возразил Берримен. – Неужели нельзя было позвонить?

– Дело срочное. Это займет всего лишь несколько минут.

Он помолчал, прикидывая «за» и «против».

– Ладно.

Берримен открыл входную дверь, провел Фриду вверх на несколько лестничных маршей и открыл еще одну дверь, на этот раз в квартиру на верхнем этаже. Фрида вошла в большую, светлую комнату. Мебели там почти не было: диван, бледный коврик на некрашеных досках пола, пианино у стены и большое венецианское окно, выходящее на пустошь Хэмпстед-хит.

– Я в душ, – заявил Берримен и вошел в дверь слева.

– Сделать кофе или чай? – спросила Фрида.

– Ничего не трогайте! – крикнул он из ванной.

Фрида услышала звук льющейся воды и медленно обошла комнату. Посмотрела на лежащие на пианино ноты: ноктюрн Шопена. Выглянула в окно. Было настолько холодно, что высунуть нос на улицу рискнули в основном одни собачники. На детской площадке копошилось несколько малышей, укутанных так, что они походили на маленьких мишек, косолапо переваливающихся с ноги на ногу. Снова появился Берримен. Теперь он был одет в клетчатую рубашку и темно-коричневые брюки, ноги у него остались босыми. Он ходил сутулясь, словно извиняясь за свой рост. Он прошел в кухню, включил чайник и вывалил кофейную гущу в кувшин.

– Значит, вы играете Шопена? – спросила Фрида, чтобы завязать разговор. – Приятная музыка.

– Вовсе она не приятная, – возразил Берримен. – Это все равно что неврологический эксперимент. Существует теория, что если в течение десяти тысяч часов практиковаться в каком-то деле, то непременно достигнешь в нем мастерства. Постоянная практика стимулирует миелин, который улучшает передачу сигналов нейронами.

– И как успехи?

– Я практикуюсь уже приблизительно семь тысяч часов, но ничего не получается, – признался Берримен. – Дело в том, что мне непонятно, как именно миелин отличает хорошую игру на пианино от паршивой игры на пианино.

– А когда вы не играете Шопена, вы лечите людей с необычными умственными расстройствами? – полюбопытствовала Фрида.

– Нет, если удается этого избежать.

– Я думала, вы врач.

– Формально да, – кивнул Берримен, – но на самом деле я просто совершил ошибку. Я начал изучать медицину, но вовсе не хотел иметь дело с живыми людьми. Меня всегда интересовало, каким образом функционирует мозг. Неврологические расстройства полезны, потому что сводят на нет все споры о том, каким образом мы воспринимаем мир. Люди и не подозревали о том, что отдельная часть нашего мозга распознает лица, пока пациенты не начинали жаловаться на головную боль и внезапно переставали узнавать собственных детей. Однако мне не особенно интересно лечить их. Я не говорю, что их нельзя лечить. Просто я не хочу быть тем, кто это делает. – Он вручил Фриде чашку кофе и улыбнулся. – Вы ведь психоаналитик. Вы решите, что мое желание превратить медицину в раздел философии является избеганием.