Фрида задумчиво отложила ложку. Депрессия – мрачное и ослепляющее проклятие, человек ничего не видит за ее пределами. Нельзя увидеть надежду, или любовь, или то, что за зимой наступит весна. Фрида знала это лучше, чем кто бы то ни было, но кот почему-то по-прежнему беспокоил ее. Решив покончить с собой, Джанет Феррис не оставила еды в кошачьей миске, не открыла окно, чтобы он мог выскочить наружу…
Наконец она встала, надела куртку, оставила деньги на столе и, крикнув: «До свидания», вышла на улицу. Ветер был холодным, но не резким. Обычно воскресным утром она сидела в «Номере девять» и читала газеты, затем шла на цветочный рынок на Коламбия-роуд. Но сегодня вместо этого она прошла мимо детской площадки Корамс-Филдс и повернула к Ислингтону и Хайбери-Корнер. Она не знала, застанет ли Карлссона дома, но даже если и нет, прогулка поможет ей собраться с мыслями. Как всегда, прогулка равнялась обдумыванию проблемы. Здания текли мимо, тротуары прижимались к подошвам, а ветер отбрасывал волосы от лица и наполнял легкие.
Наконец она добралась до дома в викторианском стиле, где Карлссон жил в квартире, занимавшей цокольный этаж. Она была там только один раз, и тогда он открыл дверь, держа маленькую дочку, обвившую его словно медведь коала. Сегодня Карлссон был один. На нем были спортивные шорты и пропитанная пóтом майка, а в руке он держал бутылку энергетического напитка.
– Хотите сначала принять душ?
– Что-то не так?
– Вы имеете в виду – помимо всего остального?
– Да.
– Не знаю.
– Дайте мне пять минут. И вам лучше войти.
Фрида спустилась по лестнице и вошла в квартиру, осторожно обойдя маленький трехколесный велосипед и красные резиновые сапожки.
– Поставьте чайник, – распорядился Карлссон и исчез.
Она услышала, как побежала вода, как открылась и закрылась дверь. Ей показалось, что она ворвалась в его личную, закрытую от всех жизнь, и она попыталась не смотреть на многочисленные фотографии Карлссона-мужа, Карлссона-отца, Карлссона-друга. Она налила в чайник воды, включила его и стала открывать дверцы шкафчиков, пока не нашла кофе и чашки, после чего принялась наблюдать за синичкой на кормушке за окном, клевавшей какие-то зернышки.
– Так. – Карлссон стоял около нее в джинсах и серой рубашке; лицо у него раскраснелось, мокрые волосы прилипли к голове. – С молоком, одна ложка сахара.
– Сахар можете положить сами. Сегодня у вас нет детей?
– Позже будут, – резко ответил он.
– Тогда я постараюсь побыстрее.
– Зачем вы пришли?
Фрида секунду помолчала.
– Прежде чем начать рассказывать, я должна вас кое о чем предупредить.
– Предупредить… – повторил Карлссон. – Значит, новости не из приятных.
– Вчера вечером у меня были Рубен и Джозеф. Они пытались утешить меня и пили водку, а когда вышли из дома, то увидели фотографа и…
– Стоп! – перебил ее Карлссон. – Дайте-ка угадаю. Повторяется история с вами и тем психотерапевтом в ресторане. Инцидент, в результате которого вы очутились за решеткой.
– Они обменялись парой ударов.
– Да что с вами? Он пострадал?
– Его немного помяли.
– Понятно, два против одного. Или три против одного?
– Я вышла и остановила их.
– Благодаря этому вы можете получить более мягкий приговор. Он вызвал полицию?
– Я не знаю, – сказала Фрида. – Не думаю. Я просто хотела вас предупредить.
– Придется подождать и посмотреть, что будет. Какой иммиграционный статус у вашего польского друга?
– Он украинец. И я не знаю…
– Попытайтесь не вмешивать его в это дело. Если против него выдвинут обвинение, его, скорее всего, депортируют. – Карлссон невесело улыбнулся. – Желаете сообщить о каких-нибудь других преступлениях?
– Дело не в этом.
Карлссон посерьезнел.
– Вчера у вас, наверное, был очень тяжелый день.
– Я сегодня все утро читала материалы дела.
– Вместо того чтобы спать до обеда, хоть именно это вам и следовало сделать.
– Знаете, а я забрала кота к себе.
– Иветта мне сообщила.
– Когда Джанет Феррис покончила с собой, она не покормила его и не оставила окно открытым. Опережая то, что вы хотите сказать, замечу: я знаю, что у нее было не все в порядке с головой, но, с моей точки зрения, это выглядит довольно подозрительно. – Карлссон ждал, и Фрида сделала глубокий вдох. – Я не уверена, что она покончила с собой.
– Фрида, вы же видели ее!
– Думаю, ее убили.
– Будь я вашим психотерапевтом…
– Почему я постоянно слышу эту фразу?
– …я сказал бы, что, возможно, вам нужно верить, что она не покончила с собой, ведь в противном случае вы будете считать себя виновной в ее смерти.
– Я уже думала об этом, не сомневайтесь.
– Вы расстроены, вы получили психологическую травму. Но скажите, с какой стати кому-то убивать Джанет Феррис?
– Она умерла после того, как вышла статья.
– Вот именно, – подчеркнул Карлссон. – И вы прекрасно понимаете, в каком положении оказались.
Фрида достала папку из сумки, вытащила оттуда экземпляр «Дейли скетч» и ткнула пальцем в абзац.
– Вот здесь она говорит, что Роберт Пул о многом рассказывал ей, открывал перед ней душу. Если его убийца, кем бы он ни был, прочитал это, он наверняка забеспокоился. Не так ли?
Карлссон тяжело вздохнул.
– Я не знаю, Фрида. Я не знаю, что бы он подумал. Но я думаю, что вы на ложном пути.
– Если Джанет убили, я хочу помочь найти убийцу.
Он поставил чашку на стол.
– Подумайте хорошенько, Фрида. Дин повесился, а вы считаете, что он все еще жив. Джанет Феррис покончила с собой, а вы уверены, что ее убили. Видите закономерность?
– Два разных события не составляют закономерность.
– В самоубийстве есть нечто такое, что вас очень волнует.
Фрида наградила его свирепым взглядом и встала так резко, что ножки стула взвизгнули на плитках пола.
– Куда это вы собрались? – спросил он. – Вы даже не притронулись к кофе.
– С вами я уже повидалась, теперь поеду в Маргит.
* * *
Именно в Маргит Дин и Тэрри ездили каждое лето в отпуск, на десять дней, и брали с собой его мать Джун, пока она не стала нуждаться в постоянном уходе. Фрида прочитала это в книге Джоанны «Невинная в аду». Она выписала места, куда им нравилось ходить: пляж, разумеется, и старая ярмарка с деревянными «американскими горками». Грот с мозаикой из раковин, пассажи. Джоанна писала, что Дин всегда покупал мятные конфеты в старомодной кондитерской. И Дин, и его мать Джун любили сладкое: Фрида помнила пончики, которые он всегда приносил Джун Рив в пропитанном жиром пакете из плотной бумаги.