– Потому что они никогда не приезжают навестить меня. Им все равно – а ему нет.
– Ему?
– Роберту. Он проводил со мной время, вот как вы. Для них я просто обуза. Думаю, нужно просто сжечь этот документ. Или это неправильно?
Джозеф стоял и держал лист бумаги в запачканной краской руке. Он покачал головой.
– Что мне делать?
– Я не знаю. Я отдавать это Фриде.
Фрида шла домой через мост Ватерлоо. Они посмотрели кино, затем пошли поужинать в марокканский ресторан, где воздух пропах корицей и жарящимся мясом. Потом она внезапно ощутила настоятельную потребность побыть в одиночестве. Он явно был разочарован, но ее что-то сдерживало. Он поцеловал ее в щеку и ушел.
Она медленно шла вперед, а когда оказалась посредине моста, остановилась, как поступала всегда. Обычно она останавливалась, чтобы посмотреть на Парламент и «Лондонский глаз» вверх по реке, и на Собор святого Павла – вниз по реке, но сейчас просто облокотилась на ограду и стала смотреть на воду. Фрида считала, что Темза никогда не текла так, как должна течь река. Она, скорее, двигалась словно огромная приливная волна, а с приливом приходили вихри, и водовороты, и сталкивающиеся течения. Спустя несколько минут она даже воду видеть перестала. Она думала о фильме, который только что посмотрела, и о Роберте Пуле – кем бы он на самом деле ни был. Она думала о традиционной детской фантазии: что ты – единственный настоящий человек во всем мире, а все остальные – просто актеры. Пул был своего рода актером: он принимал новую личину для каждого нового знакомого, изображая именно того человека, в котором они нуждались, человека, который обольстит их. Затем она позволила себе думать о Гарри, Гарри в светло-сером костюме и свежей белой рубашке, Гарри с серо-голубыми глазами; о том, как он наклонялся к ней, когда она говорила, и брал ее под руку, когда они переходили дорогу. Как он наблюдал за ней и, казалось, пытался услышать то, о чем она предпочитала промолчать. Прошло уже столько времени с тех пор, как она в последний раз подпускала к себе человека.
Постепенно ее мысли перестали касаться чего-то конкретного, потеряли всякую содержательность и превратились в сплошной темный водоворот, как река под ногами. Из этой темноты выплыло лицо и имя: Джанет Феррис.
Фрида вздрогнула. На мосту было холодно и ветрено. Повернув к дому, она посмотрела на часы. До полуночи оставалось четверть часа. Слишком поздно, чтобы звонить Карлссону. Она быстро пошла домой, сразу легла в постель и долго лежала в темноте – взволнованная, с горящими глазами. Ей хотелось, чтобы уже настал день, но день настал нескоро.
Фрида приняла трех пациентов, одного за другим. Она отдавала себе отчет в том, что не полностью сосредоточена на пациентах, и прилагала отчаянные усилия сконцентрироваться, вести себя, как полагается профессионалу, быть педантичной. Или она только играла роль внимательного, сочувствующего психотерапевта? Возможно, все это – просто спектакль, если зрить в корень. Когда закончился последний сеанс, она сделала все необходимые записи, вышла на улицу, поймала такси и двадцать минут спустя уже была возле дома в Балхаме.
На пороге стояли Карлссон и Джейк Ньютон. Карлссон разговаривал по мобильному. Он кивнул ей, но разговор не прекратил. Ньютон улыбнулся.
– Здравствуйте, – сказал он. – Как поживаете?
Фрида неожиданно поняла, что ей почему-то очень тяжело ответить на этот стандартный вопрос.
– Я не знаю, – сказала она. – Хорошо.
– Пока. – Карлссон положил телефон в карман и посмотрел на Фриду. – День добрый.
– Вы вовсе не обязаны были приезжать, – заметила Фрида. – Мне просто нужно, чтобы меня впустили внутрь.
– Мне было любопытно. Я хотел знать, что вы задумали.
– А я хочу посмотреть, чем, собственно, занимается консультант, – заявил Ньютон.
– Я думала, что это вы консультант, – заметила Фрида.
– Можете притвориться, что меня здесь нет.
– Между прочим, – спохватился Карлссон, – есть еще кое-что.
И прямо там, стоя на пороге дома Джанет Феррис, он сообщил Фриде о Бет Керси и ее связи с Робертом Пулом. По мере того как он рассказывал, Фрида все больше мрачнела.
– Так вот чем Пул занимался в неучтенные дни, – сказала она.
– Возможно, – кивнул Карлссон.
– Вы должны найти эту женщину.
– Ну да, таков наш план.
– И вы должны узнать ее историю болезни.
– Мы тоже об этом подумали.
– Если вы получите имя психиатра, который ее лечил, возможно, я смогу с ним побеседовать в неформальной обстановке.
– Посмотрим.
– Я считала, что во время уголовного расследования полицейские постепенно отсекают подозреваемых, – вздохнула Фрида. – А в нашем случае все время появляются новые.
– В нашем случае, – уточнил Карлссон, – вообще трудно отличить подозреваемых от жертв. Но, по крайней мере, это отвлекает вас от мыслей о Дине Риве.
Фрида наградила его взглядом, который можно было бы назвать яростным.
– Я думаю о Дине Риве каждый день. А когда засыпаю, он мне снится.
– Что я могу сказать? – пожал плечами Карлссон. – Сочувствую. Ну да ладно. Что мы здесь забыли? Что случилось?
– Я хотела осмотреть еще и квартиру Пула, – ответила Фрида.
– Ну что же, давайте осмотрим.
Карлссон достал связку ключей и внимательно осмотрел бумажные бирки. Не говоря больше ни слова, они вошли в дом и поднялись по лестнице к дверям квартиры. Когда они оказались внутри, Фрида сразу узнала затхлый запах дома, в котором никто не живет, места, где ничего не двигают, не открывают окон, не дышат воздухом. Войдя в гостиную, они остановились. Фрида чувствовала стеснение: она бы предпочла побыть в одиночестве.
– Вы принесли фотографии? – спросила она.
Карлссон достал из сумки папку.
– Их сделали, когда обнаружили тело Джанет Феррис.
– Тогда они бесполезны, – заявила Фрида. – А как насчет более старых, скажем, когда вы приехали сюда в первый раз?
– Таких фотографий у нас нет.
– Почему? Разве это не было местом преступления?
– Нет, не было. По крайней мере, мы об этом не знали. И мы могли заходить сюда, когда захотим. Не было никакой необходимости еще и фотографировать.
– Ладно, – смирилась Фрида.
Она стояла в центре комнаты и медленно осматривала ее, пытаясь ничего не пропустить.
– Что вы ищете? – удивился Ньютон.
– Заткнитесь! – буркнула Фрида. – Простите. Я не хотела. Пожалуйста, просто дайте мне одну минуту.
Воцарилось долгое молчание. Мужчины неловко переглядывались, как люди, слишком рано пришедшие на вечеринку и вынужденные довольствоваться обществом друг друга. Наконец она повернулась к Карлссону.