Госпожа Робинсон не вышла замуж. Когда она появилась на ферме, она была уже стара. Мало говорила, мало ела. И трудилась от зари до зари. Никто не мог отскоблить полы так, как Жен Пола Робинсон. У неё было узкое лицо с острыми чертами и длинным красным носом и тонкие руки с красными костяшками, всегда занятые работой. Госпожа Робинсон была усердной.
Когда случилось преступление, Тиффани многого не понимала. Женщины обсуждали его по двое, по трое, стоя у ворот, скрестив руки на груди, а когда мимо проходил кто-то из мужчин, тут же замолкали и смотрели сердито.
Тиффани удавалось уловить обрывок разговора там, кусочек тут, но зачастую это было похоже на шифр, вроде: «У неё, бедняжки, своего-то никогда не было. Неудивительно, что она тощая, как доска». Или: «Когда их нашли, она укачивала его, говорила, это её». Или: «У неё в доме оказалось полным-полно детских вещичек, которые она навязала!» Последнее особенно озадачило Тиффани, потому что сказано это было таким тоном, каким говорят: «А в доме оказалось полным-полно человеческих черепов!»
Но все сходились в одном: «Этого спускать нельзя. Преступление есть преступление. Надо сказать барону».
Госпожа Робинсон украла младенца, малышку Пунктуальну Шараддл. Родители очень любили девочку, хоть и дали ей такое имя, рассудив, что если девочек называют Верой, Надеждой или Любовью, чем плоха такая добродетель, как способность поспевать вовремя?
Девочка исчезла из колыбельки во дворе. Вскоре, конечно, поднялся переполох, и кто-то припомнил, что госпожа Робинсон взяла больше молока, чем обычно.
Это было похищение. На холмах было не так много заборов и очень мало дверей запиралось, поэтому к любым кражам относились очень серьёзно. Чем это кончится, если нельзя на пять минут отвернуться от того, что тебе принадлежит? Закон есть закон. Преступление есть преступление.
Тиффани прислушивалась к тому, что говорили в разных концах деревни, но везде всплывало одно и то же: «Бедняжка не хотела зла. Она всегда так усердно работала, никогда не жаловалась. У неё с головой не всё в порядке. Закон есть закон. Преступление есть преступление».
И барону рассказали о том, что случилось, и он устроил суд в Главном зале замка. Пришли все, кому не надо было быть на пастбищах. Пришли и супруги Шараддл: она нервничала, он был полон решимости. Госпожа Робинсон тоже была там, смотрела в пол, сложив красные от работы руки на коленях.
Это вряд ли можно было назвать судом. Госпожа Робинсон не понимала, в чём её вина, да и все остальные тоже. Они не знали толком, зачем они тут, и ждали, что им на это скажут.
Барон тоже чувствовал себя неуверенно. Закон не оставлял места сомнениям. Кража вообще считалась страшным преступлением, а похищение человека — и того хуже. Во Взвое была тюрьма, как раз рядом с приютом для сирот. Говорили даже, что из приюта в тюрьму можно попасть через дверь в стене. В тюрьму отправляли воров.
А барон не привык много думать. Его семья правила Меловыми холмами, придерживаясь одних и тех же устоев столетиями. Он сидел, слушал, барабанил пальцами по столу, смотрел людям прямо в глаза и вёл себя как человек, который занимает ну очень высокое положение.
У Тиффани было место в первом ряду. Она сидела там, когда барон стал оглашать вердикт, пересыпая его хмыканьем и эканьем, стараясь не произнести слова, которые он должен был произнести, и знал это. И тогда дверь в конце зала отворилась, и неспешной трусцой вбежали Гром и Молния.
Они пробежали по проходу между скамьями, уселись прямо перед бароном и стали смотреть на него живыми внимательными глазами.
Тиффани была единственной, кто обернулся, чтобы взглянуть на двери. Они остались чуть приоткрытыми. Это были большие тяжёлые двери, никакой собаке самой их не отворить. И Тиффани разглядела, что за ними стоит кто-то и смотрит в щёлку.
Барон умолк и уставился на собак. Потом тоже посмотрел в дальний конец зала.
Несколько мгновений ничего не происходило. А потом он отодвинул в сторону книгу со сводом законов и сказал:
— Пожалуй, лучше мы поищем другой выход…
И другой выход нашёлся, и он подразумевал, что людям пришлось уделять чуть больше внимания госпоже Робинсон. Не все были от него в восторге, но всё сложилось.
Когда люди расходились, Тиффани почувствовала слабый запах «Весёлого капитана» за дверью зала. «Вспомнишь ты этот день, когда будешь править суд? — сказала матушка Болен. — Однажды придётся вспомнить».
Но бароны сами не вспомнят. Нужно, чтобы кто-то напоминал им.
— Кто заступится за тебя? — спросила Тиффани.
— За меня? — Изящные королевские брови выгнулись дугой.
А Дальний Умысел Тиффани подсказал: «Следи за её лицом, когда она нервничает».
— Некому, верно? — сказала Тиффани, отступая. — Ведь нет никого, к кому ты была бы добра. Никто не скажет — нет, ты не только воровка и задира. Потому что это всё, что ты есть. У тебя… Ты прямо как дрёмы, только и знаешь, что один-единственный фокус.
Вот оно! Теперь она поняла, на что намекал Дальний Умысел: прекрасное лицо королевы мигнуло — исчезло, а через мгновение вернулось.
— И это — не ты, какая ты есть, — продолжала напирать Тиффани. — Это то, какой ты хочешь, чтобы тебя видели. Это не настоящая ты. Такой же мираж, как и всё здесь, пустая оболочка…
Королева рванулась вперёд и ударила её по щеке — гораздо сильнее, чем это можно ожидать от миража. Тиффани упала на мох, и Винворт откатился в сторону, пища:
— Хо-тю пи-пиа-а!!!
«Отлично», — сказал Дальний Умысел Тиффани.
— Отлично? — удивилась она вслух.
— Отлично? — удивилась Королева.
«Да, — сказал Дальний Умысел, — потому что она не подозревает о твоём Дальнем Умысле, и твоя рука теперь всего в нескольких дюймах от сковородки, и создания вроде этой Королевы не выносят железа, верно? Она рассердилась. Теперь доведи её до белого каления, чтобы она вообще перестала соображать. Сделай ей больно».
— Ты живёшь в стране вечной зимы и можешь только сплетать сны о лете, — сказала Тиффани. — Неудивительно, что Король от тебя сбежал.
На миг Королева окаменела, словно и правда превратилась в прекрасную статую, которую напоминала. И снова образ, навеянный сном, мигнул, и Тиффани удалось разглядеть сквозь него… нечто. Это существо было ненамного больше её самой. Почти как человек — жалкий и на секунду совершенно растерявшийся от потрясения. Но вот перед ней уже снова высится Королева, и она в ярости, она набирает полную грудь воздуха…
Тиффани схватила сковородку и вскочила на ноги, одновременно взмахнув своим оружием. Сковородка задела высокую фигуру лишь вскользь, но и этого хватило, чтобы образ Королевы задрожал, как воздух над дорогой в жаркий день, и Королева закричала…
Тиффани не стала ждать, что будет дальше. Она схватила брата и побежала прочь, сквозь траву, мимо странных фигур, оборачивающихся на голос разъярённой Королевы.