– Последний раз мы виделись полтора года назад, – сказал он, снова сконцентрировав взгляд на Ладжи. – Мы отмечали мой день рождения… Здесь же, в «Веселой маске».
– Тогда здесь было шумно и народа полным-полно! – Ладжи ностальгически улыбнулся. – Надеюсь, Рамп, у тебя все в порядке? Или есть какая-то проблема, которую нужно решать вдвоем?
Рамп долго не отвечал, потягивая через трубочку коктейль и задумчиво глядя поверх бокала на Ладжи.
– Ладжи, – он наконец прервал паузу, – с тобой можно говорить по-прежнему откровенно?
Ладжи почувствовал неприятное знобящее волнение.
– Мне кажется, что только так и должны разговаривать старые друзья, – ответил он. – Тебя что-то смущает?
– Твоя форма.
Ладжи засмеялся.
– Прежде она тебе даже нравилась.
– Это было давно. В ту пору, когда Отдел охраны порядка занимался тем, что ловил хулиганов, жуликов и наркоманов. А теперь…
Рамп замолчал.
– Что же теперь? – спросил Ладжи, когда пауза, как ему показалось, стала затягиваться.
– Теперь вы ищете уходящих.
– Ну и что с того? Ты считаешь, что я занимаюсь недостойным делом?
– Ну что ты, Ладжи! Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы так о тебе думать. Ты никогда не пойдешь на сделку с совестью. Но я не вижу смысла в том, что вы делаете. Зачем возвращать уходящих?
– ООП защищает интересы общества.
– Какого общества, Ладжи! Брось ты цитировать мне уставы! Общества уже не существует!
– А ты? Я? Они? – Ладжи кивнул головой в сторону стойки.
– Мы – те, кто еще остался, – всего лишь отдельные индивиды. А общества как такового уже нет. Оно погибло. Мы сами накинули ему на шею петлю, а потом вышибли скамью из-под ног. А теперь стоим и смотрим, как оно, приговоренное и казненное нами, агонизируя, дергает ногами.
Ладжи поморщился.
– Ты говоришь слишком образно.
– Потому что знаю, с кем говорю. Ты отлично понимаешь, что я хочу сказать. – Прежде чем продолжить, Оунз сделал несколько быстрых глотков из своего бокала. – Ты помнишь, когда появились первые саркофаги, в них ложились только дряхлые старики и безнадежно больные в надежде, что в будущем, когда они проснутся, будут найдены средства для лечения их болезней, лекарство от старости. Помнишь, мы смеялись над первыми, кто уходил без видимой на то причины. Потом уходящих стало становиться все больше. Сначала был издан закон о специальном разрешении на уход. Через некоторое время на уходы и производство саркофагов был наложен запрет. Но, несмотря на все запреты, и то и другое продолжалось. Мы спохватились слишком поздно – уходы превратились в эпидемию. Действительно, зачем жить сегодня, если можно лечь в саркофаг и уснуть на сто, двести, триста лет, а проснувшись, оказаться в мире, о котором сегодня мы можем только мечтать? Чего ради надрывать себе живот сегодня, если можно перенестись в счастливое будущее и прожить свою жизнь весело и без забот?..
– Подожди, Рамп. Я надеюсь, что ты сам так не думаешь?
Губы Рампа скривились в горькой усмешке.
– Я хотел бы так думать, да уже не могу. На это надеялись только те, кто уходил первым. Те, кто уходил следом за ними, говорили: «А чем я хуже их? Почему именно я должен работать ради будущего блага тех, кто ушел?» А сейчас… Сегодня лечь в саркофаг – это уже не уход от действительности, а способ безболезненного самоубийства. Сегодня уходят только те, кто понял: с тем, что осталось от нашего общества, ничего нового создать уже не удастся, – они уходят, чтобы не видеть ужасов конца этого мира. – Рамп залпом допил свой бокал. – Собственно, я хотел увидеть тебя только для того, чтобы проститься. Ты единственный оставшийся у меня близкий человек.
– Значит, ты тоже… – Глядя в бокал, задумчиво произнес Ладжи.
Рамп пожал плечами.
– Я не лучше и не сильнее других.
– Ни на что не надеясь, ты все же решил уйти?
Рамп долго молчал, глядя на разноцветные пятна на пластиковом покрытии стола.
– Мне очень хотелось бы когда-нибудь снова увидеть тебя, Ладжи, – произнес он наконец.
* * *
– Когда мы прилетели на эту планету, то увидели одни руины. Ни одного живого человека. Разбирая развалины, мы нашли первые саркофаги. Изучив оставшиеся после вас архивы, узнали об ушедшем поколении. Мы собрали все саркофаги и поместили их в специальное хранилище. Люди в них живы, но не проснутся до тех пор, пока мы этого не позволим.
– А как же я?
– Случайность, от которой не застрахован никто. Остается надеяться, что ваш саркофаг был единственным, не попавшим в хранилище.
– Но почему вы не хотите разбудить ушедших?
– Зачем? Они сами выбрали свою судьбу, уложив себя в эти гробы.
– Но они надеялись проснуться.
– То, что мы прилетели сюда, – тоже случайность. Мы могли основать колонию на любой другой, подходящей для этой цели планете, если бы встретили ее раньше. И тогда ваши ушедшие, проснувшись, оказались бы не в цветущем рае, на который рассчитывали, а в безжизненной пустыне. С голыми руками среди развалин. Ожившие покойники на уже успевшем разложиться трупе цивилизации. Они бы не выжили.
– Но вы же здесь.
– Нас тоже можно назвать поколением ушедших. Мы тоже покинули общество, которое одряхлело, выжило из ума и начало само себя пожирать. Только вы решили уйти в глубь времени и там переждать, пока ваши проблемы будут решаться за вас кем-то другим, мы же ушли в пространство, чтобы попытаться возродиться на новом месте. У нас достаточно своих проблем. Возможно, когда-нибудь мы сможем помочь вам, но не сейчас. И не в ближайшем будущем.
– А что же будет со мной?
– Это уже вы сами должны решать. Кстати, мы исправили ваш саркофаг.
Лошадь, шедшая впереди, остановилась перед самой межой, словно уперлась в невидимую преграду. Ткнувшись мордой в телегу, встала и другая лошадь. Позади третьей, и последней, телеги остановились, сгрудившись, шедшие пешком бабы и старики. Молча и неподвижно стояли они под мелким холодным осенним дождем, который сыпал, не переставая, с серого неба с самого утра и давно уже промочил насквозь всю одежду, что была на людях.
Лошади стояли, опустив морды к земле. От спин их, по выступающим хребтам которых время от времени пробегала крупная дрожь, поднимался пар. Лошади были голодны, но даже и не пытались отыскать что-либо съедобное среди клочьев бурой гнилой травы под ногами.
– Чего встали-то, Петрович? – крикнул кто-то сзади.
Сидевший боком на передней телеге мужик с торчащей клочьями, будто повыдранной, бородой, одетый в зеленую английскую шинель и островерхую шапку, обернулся и взглядом исподлобья окинул следовавших за ним. Вместе с детьми и древними старухами, сидевшими на телегах, всего их было человек тридцать.