– Межа! – отрывисто бросил он и звучно сплюнул.
По другую сторону межи расстилалось невозделанное поле, а чуть дальше – лиственный лес. Несмотря на позднюю осень, трава по ту сторону межи сохраняла еще зеленоватый оттенок.
– Так знали же, что межа будет, – не так громко и решительно, как в первый раз, прокричал все тот же голос сзади.
– Что ж, так и будем стоять здесь и мокнуть? – слабо поддержал его едва слышный женский голос.
– Знать-то знали, – наклоня голову, пробубнил Петрович. – А поди ж ты, переступи ее…
Сидевшая рядом на телеге женщина, завернутая с головы по пояс в плотное, шерстяное клетчатое покрывало, тронула его за плечо.
– Может быть, надо было по большаку? – неуверенно спросила она.
– По большаку? – окрысился на нее Петрович. – Далеко бы мы ушли по большаку!
Из леса по ту сторону межи выехали двое всадников. Спустившись с невысокого пригорка, они рысью двинулись в сторону замершего у межи обоза.
Всадники остановились в метре от межи, не переступая ее.
Старшему из них – лет шестьдесят, младшему – чуть больше двадцати. Несмотря на разницу в возрасте, всадники разительно похожи друг на друга. Черты лиц у обоих тонкие, носы большие, горбатые. Волосы густые, темно-русые, длинные. На старшем надета волчья доха мехом внутрь, на младшем – короткая куртка, тоже волчья. Кони под ними добрые, ухоженные, откормленные. На седлах у обоих винтовки лежат: не охотничьи берданки – заграничные карабины. Старший недовольно брови хмурит, младший едва заметно левым уголком рта ухмыляется.
Петрович, нервно теребя вожжи, смотрел то на всадников, то на мокрый, обвисший лошадиный хвост.
– Здравствуй, Захарий, – вымолвил он наконец, запинаясь.
– Чего надо? – спросил в ответ старший из всадников.
– В Катино мы перебираемся, – сказал Петрович. – Конец, стало быть, нашему Долгому.
– С дороги, что ли, сбились, – усмехнулся Захарий.
Петрович тяжко вздохнул.
– Торопимся мы, Захарий. Вчера к нам в Долгое отряд приходил. Комиссар сказал, что ежели в три дня не поставим двадцать молодых парней под ружье в Красную Армию, то все мы будем считаться пособниками бандитов и село наше сожгут. А где ж нам для них солдат сыскать? Кто уже у них, кто к атаману ушел, кто неизвестно куда подался. Вот, – Петрович, откинув руку, указал за спину. – Вот – все, кто остался.
Захарий покачал головой то ли с сочувствием, то ли с осуждением.
– Так что ж ты им этого не объяснил?
Петрович безнадежно махнул рукой.
– Поди поговори с ними. Ихний комиссар мне в бороду наганом тычет да орет: «У меня приказ!» А коли, говорит, все ваши парни к бандитам сбежали, так, стало быть, и вы есть бандитские прихвостни, которым не будет ни жалости, ни снисхождения.
Захарий хмыкнул, неопределенно как-то.
– И что же вы все свои хозяйства побросали, дома оставили? А скот как же?
– Какой там скот, после всех реквизиций в деревне только три клячи и осталось. А дома, – Петрович обреченно развел руками, – все одно пожгут.
Младший всадник негромко присвистнул.
– Ну, народ… – начал было он, но Захарий бросил на него быстрый предупреждающий взгляд, и молодой осекся, умолк.
– Что ж дальше-то делать будете?
– В Катино идем. Родня там у многих – не откажут в приюте. Зима ведь на носу.
– Думаете, туда реквизиторы не нагрянут?
– Так то не раньше весны будет. А нам бы хоть перезимовать.
– А дальше куда?
– Там видно будет. На бога одна надежда и остается.
Молодой громко хохотнул.
Захарий тоже не сдержал усмешки.
– Что-то до сих пор не очень-то вам ваш бог помогал, – сказал он.
Петрович, понуро склонив голову, ничего не ответил. Старуха, сидевшая позади него, принялась быстро и часто креститься, бормоча слова молитвы.
– А от меня-то вам что нужно? – спросил Захарий, обращаясь сразу ко всем.
– В Катино б нам, – ответил опять Петрович.
– Я большак не закрывал.
– Так долго по большаку-то…
– По моей земле проехать хотите?
– По большаку нас завтра к полудню нагонят. Пропусти нас, Захарий, – взмолился Петрович. – Всю жизнь бога за тебя молить будем.
– Да на что мне ваш бог, – снова усмехнулся Захарий. – А самим-то вам долго ли жить осталось? До весны, когда красноармейцы в Катино придут? Я когда пять лет назад землю эту покупал, предупреждал – ни один человек шагу через межу не сделает. Запамятовал, Петрович?
– Помню я все, Захарий. В мире ж и согласии мы все это время жили. Да времена-то сейчас другие. Большевики, что царя убили, землю общей велят считать.
– Ну, так и иди к этим большевикам. А эта земля моей была, моей и останется. Мне ни бог, ни большевики – не указ.
– Это пока они не добрались до тебя, Захарий, – мрачно произнесла женщина, завернутая в покрывало.
Петрович резко ткнул ее локтем, чтобы помалкивала.
– И не доберутся, – наклонившись вперед, Захарий положил руку на приклад винтовки. – Без моего согласия на мою землю никто не ступит.
– Винтовки у вас хорошие, да только у них пулемет. – Петрович провел мокрой ладонью по мокрой бороде. – Злые они, все равно что псы.
– Да что мне их пулемет. – Захарий выпрямился в седле и провел рукой по лошадиной гриве. – Есть межа. Вы-то ее переступить не смогли.
– О милости тебя просим, Захарий. Пропусти нас, мы краем леса пройдем.
– Хорошо, – на удивление легко согласился Захарий. – Только до ночи вам в Катино все равно не добраться. Поезжайте за мной. Переночуете у меня на дворе. Все ж не в лесу.
Не ожидавший такого поворота Петрович сорвал с головы шапку и прижал ее к груди.
Не слушая его благодарностей, Захарий развернул коня.
– Поезжай вперед, – сказал он своему спутнику. – Предупреди мать, что гости у нас будут.
Молодой кивнул, лихо гикнул и пустил коня в галоп.
Захарий ехал впереди, сдерживая нетерпеливого коня, не привыкшего передвигаться шагом. За ним медленно тащился обоз, усталые, некормленые кони еле тащились.
Лес на время укрыл людей от дождя. Когда они миновали его и вышли к дому Захария, уже начало темнеть. В окнах низкого длинного дома с дверью посередине горели огни. Крыша у дома была почти плоская, труба торчала где-то с краю, но постройка была добротная, крепкая. Сбоку к дому был пристроен амбар. С другой стороны, под углом, – большой, вместительный хлев. Глядя на странный дом, Петрович задумчиво поскреб бороду – таких домов в здешних местах никто не строил.