Он взял носовой платок и вытер слезы, текущие по щекам Шарлотты. Затем ласково прошептал:
— Милая моя, ты носишь в себе частички наших двух жизней. Жизнь — это сокровище, подарок! Нам нужно радоваться, не надо грустить.
— Да, ты прав.
Людвиг уселся рядом с ней в теплом гнездышке их кровати. Он взял поднос с прикроватного столика и налил чай.
— Сколько времени продлится зима? — спросил он.
— Не знаю. Часто в марте бывает последняя снежная буря, а в апреле холода отступают. Если нам повезет, в мае уже может пойти дождь.
— А твое состояние? Когда у тебя будет немного живота? Извини, я так счастлив, что плохо говорю на твоем языке.
— Это не страшно, любимый. Я надеялась, что однажды ты сможешь сойти за союзника, но это невозможно. У тебя слишком сильный немецкий акцент.
Шарлотта вздохнула. Среди множества безумных планов у нее было намерение представить Людвига под вымышленным именем как датчанина или шведа, учитывая его нордическую внешность. Но она от этого отказалась, уверенная, что рано или поздно правда выплывет наружу.
— Лучше будет уехать отсюда весной, — внезапно решила она. — Я найду какой-нибудь предлог для отъезда и возьму тебя с собой. Пообещай, что поедешь со мной!
— Но куда, Шарлотта? — встревожился он.
— Мои близкие утверждают, что у меня хорошо работает фантазия. Я обязательно что-нибудь придумаю. Я не хочу просить помощи ни у кого из них. Если бы Эрмина была здесь, она, конечно, осыпала бы меня упреками, но зато и сделала бы все, чтобы выручить из беды.
Он нахмурился, заинтригованный последними словами, смысл которых был ему не совсем понятен. Шарлотта часто рассказывала ему об Эрмине в самых лестных выражениях. Они даже как-то провели полдня, разглядывая альбом с фотографиями Шарденов. Людвиг знал, как выглядит Лора, Жослин и, разумеется, белокурая красавица Эрмина.
— О! Я знаю! — продолжила она. — Мы могли бы спрятаться на берегу Перибонки, в доме Тошана, мужа Эрмины и отца ее детей, того самого, который пошел добровольцем в армию в самом начале войны. В прошлом году он стал адъютантом. Папа Жосс очень гордится своим зятем. Все время повторяет: «Адъютант Тошан Дельбо!»
— Дельбо? — переспросил Людвиг. — И ты говорила мне, что он метис?
— Ну да!
— Тогда он спас мне жизнь, этот мужчина! Я тебе не до конца рассказал свою историю. Когда я убежал, мне не повезло: на следующий день я упал в яму и с трудом мог ходить. Английские солдаты нашли меня и привели обратно в лагерь на реке Алекс. Врач оказал мне помощь, и потом меня заперли на неделю в сарайчике с железной решеткой, который они называли тюрьмой. Но когда я оттуда вышел, меня оставили в покое. Надо мной больше не издевались. И я узнал, что произошло. Один квебекский солдат, некий Дельбо, оттолкнул в сторону ствол стрелявшего охранника, когда я убегал.
Шарлотта не могла прийти в себя от изумления. Она увидела в этом знак судьбы и важно произнесла:
— Мать Тошана, Тала, была индианкой монтанье. Она считала, что все события подчиняются высшему порядку, установленному Богом, которого она называла Маниту. В юности я не обращала особого внимания на ее слова, но на самом деле все это очень странно. Тошан, которого я хорошо знаю уже много лет, спас тебе жизнь, и в итоге ты попал сюда, в Валь-Жальбер… Но это означает, что ты сбежал во второй раз?
— Да, слушай…
Людвиг взял ее за руку и, устремив взгляд в пустоту, закончил свой рассказ:
— Я начал поджидать очередную возможность для побега и в конце осени сумел пробраться в кузов грузовика, перевозившего продукты, который уезжал пустым. Я спрятался под брезентом и в нескольких километрах от лагеря спрыгнул на ходу. Я понятия не имел, где нахожусь, но знал, что теперь свободен. Долгое время я шел по лесу. На мне было пальто, а под ней моя форма. Было уже холодно, но я не мог переодеться. Спустя неделю я набрел на стойбище индейцев. Там жила пожилая семейная пара. Я был очень голоден. Они поняли это и поделились со мной ужином. Мы общались жестами. Я остался с ними. Приносил дрова и охотился. Я научился разговаривать на их языке, и они называли меня сыном.
— Теперь я понимаю, почему Киона говорила, что ты знаешь язык монтанье, в тот вечер, когда я тебя обнаружила! — воскликнула Шарлотта. — Я совсем об этом забыла, но теперь вспомнила!
Она посмотрела на него с изумлением и восхищением. Под сдержанными и ангельскими манерами Людвига скрывалось сердце героя, по крайней мере, для нее.
— Я продолжал жить так и дальше, в лесу, — продолжил он. — Это продлилось несколько месяцев — больше года. Но следующей весной мне снова пришлось бежать, поскольку полиция намеревалась отправить моих индейцев в резервацию. Они вовремя меня предупредили. Это были хорошие люди. Потом я много шел, передвигаясь ночью, испытывая постоянный страх. Днем я спал где мог: в разрушенных сараях или в кустарниках.
— А что же ты ел? — спросила Шарлотта, испытывая сострадание.
— Все, что можно проглотить: листья, корни, семена. Однажды вечером с холма я увидел большой безлюдный городок. Почти нигде не было света, из труб лишь кое-где поднимался дым. Шел снег. Я спрятался в подвале дома. А потом Киона увидела меня в окошко, улыбнулась и со следующего дня стала приносить мне вкусную еду. Я уже собирался идти дальше, но пришла ты, моя любимая, моя жена.
Шарлотта прижалась к нему, невероятно счастливая от того, что он был здесь, рядом с ней.
— Позже, гораздо позже мы расскажем о твоих приключениях и о том, как мы встретились, нашим детям. Ничто не должно нас разлучить, любимый мой. Прошу тебя, нам нужно избавиться от твоей формы. Ее надо сжечь. Следовало раньше об этом подумать. Зря мы оставили ее на чердаке.
Устав от своей долгой исповеди, Людвиг убрал поднос с кровати и лег. Шарлотта сделала то же самое. Некоторое время они лежали молча.
— Я не хочу омрачать нашу радость, наше драгоценное счастье, — нежно прошептала она. — На улице дует ветер и падает снег, но здесь, в тепле, нам хорошо. Милый мой, давай подарим себе месяц или два, не заботясь о будущем. Будем наслаждаться каждым часом, каждой минутой, проведенной вместе.
— Да, наверное, так будет лучше всего. Пока нам ничто не угрожает.
Его правая рука скользнула под одеяло и легла между бедер Шарлотты, чтобы постепенно подняться и легонько коснуться ее живота. Они обменялись долгим поцелуем, разжигающим пламя их взаимной страсти. Вскоре они лежали, обнаженные, крепко обнявшись, сосредоточившись на волнах наслаждения, наполнявшего их с каждой лаской и поцелуем.
— Это не вредно для ребенка? — внезапно спросил Людвиг.
— Нет, еще рано, он пока крошечный, если вообще существует, — ответила она, сгорая от нетерпения. — Я хочу скорее ощутить тебя внутри. О! Иди ко мне, любимый.
Переполненный чувствами, он осторожно вошел в нее. Оба отдались опьяняющему блаженству, позволившему им забыть обо всем. Их островок удовольствия и экстаза был лучшей защитой от внешнего мира: здесь им ничего не угрожало, здесь они черпали надежду.