Щенок не удивился, что его вызвал Звеньевой. Он приучил себя не удивляться, ведь от этих людей и от этого мира можно ожидать что угодно, и если удивляться каждому событию – совсем сойдешь с ума. Он лишь молча смотрел на человека в черном, одного из тех людей, которые по непонятной прихоти богов распоряжаются его судьбой, и ждал, что тот скажет.
Звеньевой выслушал доклад Щенка о прибытии по приказу, выдержал паузу, долженствующую показать ничтожность его, Адруса, сущности, потом сказал, с оттенком надменности в гулком, привыкшем к командам, голосе:
– Приказ Вожака. Ты должен посетить храм Создателя и побеседовать с настоятелем. Исполнить сейчас!
Звеньевой повернулся и пошел прочь, будто забыв о стоящих навытяжку парнях, а те переглянулись, ошеломленные, непонимающие.
– И ради этого мы бегали?! Зверек, что за ерунда? Зачем тебе в храм?
– Видимо, Вожак заботится о моей душе, – невозмутимо заметил Адрус. – Когда я сдохну, моя душа должна отправиться в рай, а после отдыха в раю – в новое, хорошее тело! Как это сделать без договора с Создателем?
– Богохульник! – прыснул Саргус. – Договор с Создателем! И как ты будешь заключать этот договор? Он спустится к тебе на скамью?
– Узнаю, как схожу, – уголком рта улыбнулся Адрус и пошел туда, где за плацем вдали сиял на солнце золотой купол храма Создателя.
– Узнааю, как схожу-у! – передразнил Лебель. – Вот же парень, а? Я в прошлую зиму снежного мужика лепил, так тот был гораздо теплее, чем этот человек! Тьфу! Ты видел, он почти улыбнулся? Считай – он полчаса хохотал, валяясь по траве!
– Это… Леб… ты его поменьше доставай. У него отчего голова больная такая стала… он отца с матерью очень сильно любил. Папаша у него хороший был… а мать – знаешь, какая красавица?! По ней все мужики с ума сходили! Но боялись. Пришибет! Папашка воином раньше был, здоровый – аж жуть! Бревно на плечо положит и идет с ним! А это бревно четверо мужиков еле-еле подымают! Как его зануссы сумели одолеть – даже не понимаю!
– Чего там понимать? Бой, есть бой… ты же знаешь. Все бывает. А то, может, и спящего зарезали! Они же подлые, работорговцы! Когда-нибудь я убью того, кто нас сюда привез! Вот выйду из Школы и убью!
– Сомневаюсь, – печально помотал головой Саргус. – Эти твари живучи. Если он до сих пор жив, значит, не все так просто. Но вообще-то я бы тоже отрезал голову этой работорговой гадине!
* * *
Толстяк в испачканном краской длинном одеянии мазнул доску, полюбовался сделанным, с сожалением отложил кисть и деревянную пластинку, на которой смешивал краски. Вытер руки тряпкой, встал, немного помедлил и пошел к двери, за которой ему послышался звук колокольчика. В храм кто-то вошел, и надо посмотреть, кто именно. Украсть там нечего, да и некому воровать – воров в Школе просто уничтожали, как тараканов, так что особой необходимости следить за прихожанами не было. Но разве не должен настоятель храма, суть глас Создателя, поинтересоваться, зачем человек пришел к Богу? Узнать у того, нет ли у посетителя желания приникнуть к источнику мудрости в лице одного из тех, кто чист душой и весь направлен на поиски духовного смысла жизни?
Атрап Сетулькар как-то сказал эти слова Вожаку во время очередного чаепития, и тот расхохотался, что бывает весьма редко, на памяти Атрапа всего раза четыре или три. «Это ты-то источник мудрости?! Это ты-то чист душой?!» – повторял Вожак, хохоча, как сумасшедший, и затих только тогда, когда Атрап невозмутимо заявил, что среди «демонов» на территории Школы он, Атрап, наверное, единственное незапятнанное существо, не считая крыс, живущих под продовольственным складом.
В тот раз они с Вожаком едва не поругались. Впрочем, не в первый уже раз. Настоятель не раз думал о том, что же все-таки связывает его, миролюбивого, любящего жизнь человека, и Вожака, у которого руки по локоть в крови, который убил за свою жизнь столько людей, что из их черепов можно сложить памятник высотой с храм божий? Может, Атрап подсознательно хотел перевоспитать Вожака, сделать его добрее, терпимее по отношению к ученикам? Или ему с Вожаком просто интересно?
У Лагана острый ум, хорошее чувство юмора, а то, что он убийца, в этом ведь совсем не его вина, ведь так? Виноват Император, проклятый мерзавец, убивший родителей, всю родню Атрапа…
Ни разу за двадцать лет Атрап не выдал даже намеком, что ненавидит Венценосного. Он тут же потерял бы место настоятеля школьного храма, а возможно, потерял бы и саму жизнь – любой Пес перегрыз бы горло за свое «божество», одетое в белый мундир, раскрашенный золотыми узорами.
После яркого света мастерской полутьма храма не позволила настоятелю сразу увидеть, кто пришел. Тем более что парнишка встал в правом углу зала, сделавшись незаметным, напоминая барельеф на старой храмовой стене – такой же неподвижный и холодный, будто был сделан из камня. Он не вздрогнул, когда распахнулась дверь за алтарем, и лишь внимательно следил за тем, как к нему подходит толстяк, ничем не напоминающий служителя храма. Ведь как должен выглядеть настоятель – богатые, вызолоченные одежды, диск Солнца-Создателя на груди с блюдо размером! А тут невысокий толстячок с добродушным щекастым лицом, в грязном, заляпанном краской одеянии! Уж не слуга ли он?
– Привет! – Атрап постарался извлечь наиболее радушную улыбку из своего арсенала, и слегка поувял, когда та отскочила от холодного лица парня, как булыжник камнемета от стены крепости. Но не пал духом. Негоже падать духом «Гласу Создателя»!
– Пойдем за мной, – толстяк поманил Адруса пухлым пальцем, и когда тот остался стоять на месте, нетерпеливо сказал, сморщив курносый нос. – Да не стой ты, пойдем! Я настоятель. Это ко мне тебя прислали. За мной!
Уже не оглядываясь на парня, Атрап пошел туда, где проводил большую часть своей жизни, в светлую, открытую солнцу мастерскую. Чтобы оборудовать это помещение, он вынужден был интриговать, улещивать, подкупать Управление Храмовых Дел, чтобы те выделили дополнительные деньги из Императорского фонда обеспечения воинских храмов.
Самым сложным делом было обосновать – зачем ему столько дорогого оконного стекла, и к чему храму дополнительные ремонтные работы. Пришлось пообещать часть выделенных денег отдать казначею фонда, иначе не видать бы ему финансирования.
Постоянное нытье, что денег в фонде нет, что Император снизил расходы на обеспечение, Атрап слышал на протяжении десятков лет, и каждый раз с огромным трудом выбивал из Управления те деньги, что ему были нужны. Хорошо хоть жалованье выдавали вовремя. А ведь многим задерживали, говоря: «Вам подают на храм прихожане, а вы еще и с нас требуете!» Может, для обычных храмов, в обычной воинской части, это было и справедливо, но что можно взять с учеников Школы, которые и денег-то никаких не имели, а если какие-то медяки и серебрушки у них заводились, то они несли их не в храм, а в бордель! И это справедливо – до Создателя еще далеко, грехи можно успеть замолить, а вот девку хочется всегда!
Атрап остановился перед станком, на котором было натянуто полотно. Оно изображало закат на море – корабли, бухта, солнце, садящееся за горизонт, блики последних лучей на темной воде, лодка, которая отвозит подгулявшую компанию матросов на судно, стоящее на рейде. Покой, умиротворение… Атрап любил море. Если бы не судьба – он жил бы сейчас на берегу моря, во дворце, сидел бы на террасе, обдуваемый соленым ветром, и рисовал, рисовал, рисовал…