Россия остается развивающейся страной, значительная доля ВВП которой приходится на нефть и газ. По данным всемирного банка, в 2005 году Россия по валовому национальному доходу на душу населения отставала от Мексики и находилась примерно на одном уровне с Малайзией. Голландская болезнь, которой страдает Россия, слишком тяжела для экономики такого масштаба, и это явно сказывается на способности справиться с недугом.
И все же, почему Россию должно тревожить то. что ее экономические достижения связаны с нефтью и газом? Страна использует часть экспортных доходов для импорта качественных потребительских товаров. Какая разница, где изготовлены эти товары — в стране или за рубежом? Это не имело бы значения, если бы доходы от нефти и газа повышались за счет постоянно растущей добычи и/или постоянно растущих цен. Однако объемы добычи нефти и газа не беспредельны, а цены имеют обыкновение не только расти, но и снижаться. Запасы нефти и особенно газа иссякают так быстро, что только для поддержания добычи, не говоря уже о ее наращивании, необходима непрерывная разработка новых месторождений. Без бесконечного повышения цен неизменный уровень добычи нефти и газа означает отсутствие прироста дохода на одного работника. В последние годы приток инвестиций в нефтегазовую отрасль замедлился. Это может привести к прекращению роста уровня жизни. Чтобы избежать этого, российское правительство использует часть доходов от добычи нефти для прямого или косвенного финансирования приобретения производственных активов в неэнергетических отраслях. Их перечень обширен — сталь, алюминий, марганец, титан, танкеры и самолеты. Однако в основном речь идет о технологиях прошлого века. К тому же именно эти отрасли, а не структуры, нацеленные на максимизацию прибыли, претендуют на роль «национальных чемпионов». Россия пока не вышла на передний край технологий XXI века, хотя в 2005 году президент Путин и его советники объявили об амбициозных планах создания особых, хотя и контролируемых государством, зон развития новых технологий.
Резкое падение курса рубля, последовавшее за кризисом 1998 года, ускорило преобразование совершенно неконкурентоспособной экономики, которая сформировалась за долгие годы централизованного планирования, в экономику, способную хотя бы немного конкурировать. Поскольку часовая производительность труда в России была чрезвычайно низкой, непрерывное сокращение числа рабочих мест на заводах, где работало куда больше людей, чем нужно, позволило многим отраслям добиться минимальной конкурентоспособности на международных рынках. Российский неудовлетворенный спрос на потребительские товары в сочетании с крупными иностранными инвестициями, без сомнения, привел бы к росту производства потребительских товаров, если бы инвесторы могли рассчитывать на соблюдение права собственности'.
Несмотря на существование законов, право собственности в России остается зыбким. В последние годы Дума приняла ряд законодательных актов, призванных укрепить верховенство закона. Формально структура законодательства сегодняшней России — это шаг вперед по сравнению с экономикой черного рынка начала 1990-х годов. Однако одно дело изменить закон, а другое — обеспечить соблюдение новых правил. Путин избирательно применял новые и существующие законы, чтобы взять под государственный контроль энергетические активы. Избирательное правоприменение — более серьезная проблема, чем отсутствие новых правил. С юридической точки зрения страна, законы которой не защищают право собственности, мало отличается от той, где право собственности закреплено в законе, но правоприменение носит избирательный характер и зависит от политических предпочтений. Право, которое соблюдается избирательно, — это не право.
В цивилизованном обществе существует обширный комплекс культурных императивов и правил, которые регулируют взаимодействие людей друг с другом и с государством. В основном это неписаные законы, и большинство из нас не до конца осознает, до какой степени на наши повседневные решения — даже самые пустяковые — определяются установками социума, религией и образованием. Разумеется, наша правовая система в целом тоже опирается на эти ценности.
Такая страна, как Россия, может переписать свои законы, но чтобы преобразовать систему культурных норм, ей нужны годы, если не смена поколений. Судя по высказываниям Горбачева, который рассказывает о своих дискуссиях с Путиным, именно этим можно объяснить авторитарный уклон в российской политике последних лет. Но только объяснить, а не оправдать. В России, если «система» не работает, закручивают гайки, устраняя политический плюрализм и питающий его хаотичный демократический процесс. Стабильность и политическое затишье приобретают особую ценность на фоне кажущегося хаоса высококонкурентных рынков и демократических битв за политическую власть.
Капитализм как способ обеспечения материального благополучия дает наилучший результат лишь при наличии конкуренции. Авторитарная власть лишена того предохранительного клапана, который позволяет мирно разрешать разногласия в капиталистическом обществе. Глобальной экономике. которая должна идти вперед, чтобы уровень жизни в мире повышался, а бедность отступала, не обойтись без предохранительного клапана капитализма — демократии.
Россия должна сыграть свою роль в эволюции мирового капитализма. Помешают ли этому медленное развитие ее экономики, страдающей от голландской болезни, и нерациональное распределение капитала, типичное для авторитарных режимов, станет ясно в ближайшие 20 лет. До сих пор в борьбе с голландской болезнью Россия вела себя скорее как развитая, а не развивающаяся страна. Поэтому я бы не стал сбрасывать Россию со счетов. Еще в студенческие годы меня поражало количество гениальных математиков с русскими именами. Такая культура, думал я тогда, заслуживает куда более развитой и совершенной экономики, чем та, что создана Советами. Современная Россия пытается добиться подъема экономики. Многое зависит оттого, кого Путин выберет своим преемником. Энергетические ресурсы и военный потенциал России делают ее крупным игроком на глобальной арене на десятки лет вперед. И все же пока преждевременно делать выводы о том. какой будет ее роль.
На декабрьской встрече в Берлине в 1999 году за столом напротив меня сидел Педро Малан, министр финансов Бразилии. Он был одним из тех знающих и способных латиноамериканских руководителей, которые присутствовали на первом заседании «Группы двадцати» — организации, объединившей министров финансов и глав центральных банков 20 стран. Хотя мы уже знали друг друга, создание группы рассматривалось как возможность вовлечь развивающиеся страны в дискуссию о развитии мировой экономики [55] .
Малан, стоявший в 1994 году во главе центрального банка Бразилии, реализовал под руководством президента Фернандо Энрике Кардозо программу Plano Real, которая позволила остановить галопирующую инфляцию. Уровень инфляции в Бразилии с середины 1993 до середины 1994 года превышал 5000%. Я искренне восхищался Педро, но мне не давал покоя один вопрос: почему экономика страны оказалась в таком состоянии, когда ничто, кроме радикальной реформы, уже не помогало? Теперь даже сам Кардозо говорит: «Кто. находясь в здравом уме. захотел бы стать президентом Бразилии в ту пору, когда этот жребий выпал мне?»