Замороченность на зонах влияния, акцент на территориальных приобретениях и потерях в постиндустриальную эру кажутся безнадежно устаревшими. Время империй прошло, их место теперь занимает «мягкая сила». Побеждают маленькие и динамичные страны, где портрет правителя, по выражению Набокова, не превышает размера почтовой марки, а вместо имперской площади, украшенной охраняемым трупом, огламуренным катком и магазином с нигде более в природе не существующими ценами, – приветливая ратушная площадь.
Но империя, живущая в голове первого лица, пребывает еще в индустриальной эпохе, и она должна быть овеществлена в земле и людях. И с этим ничего поделать нельзя, особенно если никто из страха не говорит ни слова против. Даже несмотря на то, что почти каждого, кто в банях и частных беседах в «Боско кафе» клянет режим похлеще хипстеров, в зарубежье ждет своя асиенда Каса-дель-Корво с прекрасными майн-ридовскими креолками…
Путин по формуле Киплинга будет воевать «за чужой покой» (точнее, за то, что считается покоем) невзирая ни на что. Ни на угрозу внешней изоляции, ни на риск полного инвестиционного провала, ни на потери бизнеса, ни на падение рубля и прочие последствия, бьющие по простым гражданам, о которых эта власть так печется на словах. Больше того, эта власть убеждена, что все проблемы, возникшие в связи с украинским кризисом, рассосутся так же, как они исчезли, когда время затянуло моральные раны после грузинской кампании 2008 года. Что, Запад перестал с нами общаться? Ничего подобного. Проглотят и сейчас.
Что же до социальных последствий… Первое лицо не верит в то, что люди выйдут на улицу. И скорее всего, он прав: в ситуации затягивания поясов русский человек начинает искать новые способы выживания и адаптации к действительности, а не выходит протестовать.
Начальство вовсе не думает, что оно в чем-то ущемляет собственный электорат. Ну жахнется рубль. Ну инфляция вернется к двузначной цифре. Ну вместо вялого роста «околоноля» начнется спад. Не жили хорошо, и нечего начинать. В конце концов, можно снять министра экономики, с треском изгнать премьера.
Главное, чтобы народ сплотился вокруг лидера, за русскую империю и против, как выражается коллега Леонид Гозман, «жидобандеровцев». Для Путина это шанс: он считает, что тем самым создает русскую нацию, даже на зависть тем, кто когда-то сформировал «новую историческую общность – советский народ». Пусть это будет новая истерическая общность, лишь бы косоворотка сидела!
Что может остановить первое лицо? Что может остановить процесс сознательного движения к изоляции от мест летнего и зимнего отдыха продвинутых депутатов и чиновников, экономическому развалу с рублем, похожим на необъезженного мустанга, политическому бетонированию всех живых площадок? Надо отдавать себе отчет в том, что пока – ничто.
Растерянная фраза Меркель в разговоре с Обамой – у нее есть сомнения, что Владимир все еще на связи с реальностью (in touch with reality, по версии The New York Times), – тому доказательство. Никто не знает, что с этим делать, особенно на фоне того, что национал-патриотическая истерия таки удалась. В жанре августа 1914 года. И мало кого волнует, что это политическое самоубийство, хотя, возможно, и растянутое во времени.
После 1914-го наступает 1917-й, после 1968-го – 1985-й. Это законы истории, stupid…
2014 г.
Рано или поздно персоналистский режим приходит если не к войне, то к идее войны. Это и способ мобилизации населения, и метод сплочения граждан вокруг лидера. Технология укрепления и удержания власти, невзирая на сопутствующие трудности в виде международной изоляции (Запад проглотил грузинскую интервенцию, побуянит и успокоится) и экономических проблем (справились даже в 1990-е с чеченской войной, и уж тем более справимся сейчас).
Словом, мощнейшая духовная скрепа, естественная, органичная, технологичная. Националистичная, автаркичная, империалистичная, не хуже официозного православия.
Это результат естественной эволюции режима. Он начинался с упований на либерального Пиночета. Затем эволюционировал в сторону советского гимна («мы с народом ошибаемся»), равноудаления и дидактически-нравоучительной посадки Михаила Ходорковского. Потом – в сторону непотизма, огосударствления экономики, формирования наследственной «вельветовой» диктатуры, системы, где власть и собственность слиты воедино. После того как операция «Преемник» была признана неудачной – в сторону окончательно оформленного авторитарного государства с имитационными институтами демократии, профанным парламентом, перераспределением вотчин и балансированием власти между духовно и служебно близкими кланами, сосуществующими благодаря ручному управлению.
Получился режим, держащийся на страхе (дрессированные элиты, боящиеся слово молвить и сделать неверный шаг) и подкупе (элиты платят лидеру, лидер перераспределяет доходы в пользу широкого избирателя – пока эти доходы в принципе есть, разумеется). Вяло бредут рядом элиты-попутчики – служивые либералы, балансирующие бюджет и денежно-кредитную политику, всячески зажимающие носы, когда речь идет о политике, а также карьерные дипломаты с идеально раздвоенным сознанием, позволяющим одновременно вести кухонные диссидентские разговоры, и с городом и миром беседовать на языке МИДа времен Молотова и Громыко.
Попутчики обслуживают интересы мейнстримовского православно-имперско-чекистского клана. И лично первого лица, которое заменило в стране все институты, оставшись одним-единственным институтом, рулящим в режиме ручного управления и перераспределяющим блага в пользу электората системы «уралвагонзавод».
Это, в терминах исследователя диктатур Брюса Буэно де Мескиты – не электорат, а селекторат. Тот круг людей, которые реально избирают лидера. И держатся у власти благодаря его воле и исполнению его поручений. Здесь и политическая элита, и ближний круг, и олигархи. По определению того же де Мескиты: «Коррупция дает власть, абсолютная коррупция дает абсолютную власть». Коррупция здесь понимается в широком смысле – как обмен внутри своего круга благами, креслами, услугами, коммуникационными возможностями.
Попутно избирается путь жесткого подавления любой оппозиции, кроме официальной. А цена квазиоппозиции стала понятной во время наступившего крымского кризиса – все в едином порыве «за» решения руководства.
И тем не менее, как говорилось в одном известном произведении, «и примешь ты смерть от коня своего». Элиты, которые уже не способны отличить свою собственность от государственной власти и свою власть от чужой собственности, все равно бывают разные. Одни кланы довольны ситуацией, когда все решается по усмотрению первого лица, другие, напротив, не слишком удовлетворены вечной непредсказуемостью.
В работе Милана Сволика из Университета Иллинойса «Политика авторитарного правления» выделяются две проблемы авторитаризма. Первая – удержание авторитарного контроля. Тут все понятно: дави, подкупай и покупай, чтобы не было вот этого Occupy. Вторая – авторитарное разделение власти. В условиях отсутствия реального разделения властей речь идет о перераспределении влияния внутри элит. И хотя их сковывает страх, они могут быть недовольны распределением политико-аппаратных весов, масштабами неформальных «сборов» и навешиваемых «социальных обязательств». Милан Сволик приводит любопытную историческую статистику по 316 авторитарным лидерам (с 1946 по 2008 год), согласно которой восстания, конечно, играют большую роль в «неконституционных» методах устранения автократов (32 случая). Но в 2/3 случаев (205 казусов такого рода) первые лица были смещены «инсайдерами режима», то есть в результате заговора элит. И удаление Никиты Хрущева – лишь один из таких поучительных кейсов.