– Черт бы побрал этого дурака! – ворчал Фурье. – Правильно русские говорят – не садись на два стула одним задом.
Он имел в виду Нечаева.
Когда человек одновременно служит посредником и в деле о похищении богатой наследницы, и в интриге государственной важности, это не к добру – и Мишкин арест был неминуем. Французы только не могли понять, где он содержится. Сперва они посмеивались над Бротаром, который, прибыв в Санкт-Петербург в сопровождении господина Поля (имевшего, впрочем, еще с полдюжины имен), каждый вечер посещал место, где у него было назначено свидание с посредником, – церковь. Отстоять православную службу – это казалось агентам «королевского секрета» немалым подвигом, а уж повторят сей подвиг ежевечерне – и вовсе немыслимо. Они поражались кротости Бротара, даже сочувствовали ему, но о том, что Нечаев арестован, не сообщили – зачем? Перепугается, невесть что вообразит – лови его потом по всей Российской империи, включая Камчатку.
– Но если девицу вернули родителям, то какого черта держать в заточении нашего голубка? Если у него хватило ума назвать заказчика этого похищения, то его уж должны были бы выпроводить, – рассудил Фрелон. – Время идет, а что у нас в донесениях?
Фурье развел руками.
– У меня такое ощущение, будто суставы зарастают какой-то дрянью вроде ржавчины, – сказал Фурье. – Какого черта мы сидим в этой конуре, где не повернуться? Мне кажется, колишемард мой заржавел и прирос к ножнам. С моей комплекцией нужно хотя бы дважды в неделю фехтовать!
– Проклятая зима, – ответил на это Фрелон.
Летом они бы вышли ночью на пустырь, поставили в траву фонарь – и наигрались бы вволю. Но делать выпады по колено в снегу – увольте!
Летом им казалось, что они к российской зиме привыкли и перенесут ее без особых страданий. И холод их не слишком пугал – они научились тепло одеваться. Но сырость, но дымящие печи, но день длиной в четыре часа, и те – без единого солнечного луча… Отсутствие солнца в последние недели осени и первые недели зимы раздражало их безмерно. Потом, уже в феврале, делалось полегче.
Но до февраля было далековато. Еще только отпраздновали русское Рождество. И раздражение копилось, искало выхода.
– Ты, Асмодей? – крикнул Фурье, услышав возню в сенях. Через минуту хромой слуга явился, уже без тулупа, поклонился и поставил на табурет корзину. Там был обед из трактира. Любопытно, что, выходя из дому, Асмодей с собой никаких корзин не брал.
– Новость, господа мои, – сказал по-русски Асмодей. – Точней сказать, две новости, одна отменная, другая – похуже.
– Начни со скверной, – приказал Фрелон.
– Нечаев был взят по приказу самого Шешковского, не к ночи будь помянут…
Французы хором помянули дьявола со всеми его потрохами.
– Откуда ты знаешь?
– А есть добрые люди… – загадочно отвечал Асмодей, – и я с ними свел знакомство…
Фрелон вздохнул – предстояло путаное разбирательство с моралью: добрым людям из своего кармана за сведения заплачено, так что извольте возместить слуге ущерб.
На сей раз Асмодей разжился сведениями у квартального надзирателя, и дело было не столько в деньгах, сколько в нелюбви здоровенного русского мужика по прозванию Петухов к маленькому и зловредному немцу по прозванию Бергман.
Бергман, устраивая налет на тайную квартиру Нечаева, использовал низшие полицейские чины и из-за них едва не разругался с Петуховым. Но сказанное вовремя слово «Шешковский» квартального надзирателя усмирило. На следующий день после налета он расспросил товарищей и узнал, что одни сани, с девкой, покатили на Миллионную, а другие и третьи – прямиком к Петропавловке, и кто-то из людей Бергмана грозил пленнику и пленницам, что-де насидятся за свои проказы в казематках.
Петухов понятия не имел, что на этот товар есть купец. Асмодей в поисках Нечаева догадался расспросить соседей с Невского, ту неприметную прислугу в домах с малым достатком, которая, кажется, и неведомо зачем на свете живет. Его свели с Петуховым, а тот и выложил новость всего лишь за две чарки водки, не сообразив, что стоит она поболее.
Но господам французам Асмодей про это докладывать не стал.
– Кажется, мы с Шешковским идем по одному следу, – сказал Фрелон. – А хорошая новость где?
– Шешковский Нечаева отпустил!
– Как – отпустил? – Фурье подумал, что неверно понял русское слово.
– Отпустил, да еще велел доставить на квартиру в богатых санях! И его привез какой-то чин в шляпе с галуном, и был с ним любезен, будто он – гвардейский генерал!
Очевидно, в тот день дьявол оглох напрочь, иначе не устоял бы против столь частых поминаний и явился наконец к Фурье и Фрелону.
– Ты перепутал, Асмодей. Это как раз плохая новость, – сказал Фрелон.
– Что ж плохого? И женщин, которых вместе с ним взяли, тоже отпустили. Правда, там сани были попроще.
– Значит, теперь он будет жить в том же доме, над фехтовальным залом? – уточнил Фурье.
– Это я проверю. Проверить несложно!
– Хорошо, ступай.
Когда Асмодей вышел, французы заговорили не сразу.
Милосердие Шешковского могло иметь лишь одно объяснение – Нечаев рассказал все, что знал и чего не знал. То есть, выдал всех, замешанных в деле об изготовлении фальшивых ассигнаций.
– Сколько он просидел в крепости? – спросил Фрелон.
– Поболее двух недель, – ответил Фурье.
– Ждали, пока у него спина заживет.
– Да…
На самом деле Шешковский дожидался вестей из Москвы. Там по его приказу допрашивали вице-президента Мануфактур-коллегии Федора Сукина.
Сукин клялся и божился, что к затее братьев Пушкиных отношения не имеет – выслушал-де их бредни и посмеялся. А меж тем с перепугу рассказал решительно все об афере и назвал имя Бротара. Донесение было доставлено Шешковскому, Степан Иванович сверил его с донесениями Бергмана о сомнительных французах, обретавшихся в столице, и дал распоряжение отыскать аббата-расстригу.
Нечаев все это время сидел в казематке.
Шешковский решил его обработать грамотно. Мишку два дня подряд водили на допросы каких-то злоумышленников – со всеми положенными обстоятельствами: дыбой, плетьми, криками, стонами, кровью. Самого не трогали – аккуратно готовили к встрече с Шешковским.
Он понимал, что это означает, он только не понимал, каких сведений от него желают. И когда конвоир, доставлявший его, безмерно перепуганного, в сырое помещение без окон, шепотом посоветовал ему припомнить всех знакомых французов, Мишка впал в тяжкое недоумение. Были среди них танцмейстеры, цирюльники, домашние учителя, музыканты… человек с полсотни было, пожалуй, да и у кого из столичных жителей менее наберется?..