– Господа, – сказал Вершинин, – спешу вас разочаровать, в Петербурге я редкий гость, хотя и имею здесь недвижимость. А прибыл сюда, чтобы решить кое-какие вопросы экспорта зерна.
При этих словах Яворский явно оживился.
– Ого, Илья Игнатьевич, это крайне интересно, я так понимаю, что зерно ваше отправляется в Альбион?
– Да, вы правы, – с легким удивлением отвечал Вершинин, – как-то не думал, что вопросы торговли так беспокоят ваше ведомство.
– Ну что вы, подполковник, мой департамент старается держать под контролем такие вопросы, это очень важно для государства Российского, – напыжась, ответил коллежский советник.
Вскоре за столиком разгорелась дискуссия, вначале о ценах на зерно, потом на цены на английские товары, а с них плавно перешла на политику англичан, притом, что про отношение к этому государя все благоразумно молчали.
«Что же, понимаю, почему он здесь, – подумал Яворский, услыхав, наконец, о Шеховском. – Наша хозяйка не смогла заполучить князя к себе, так решила пригласить его друга».
Вслух он это, конечно, не сказал и продолжал беседовать с сельским помещиком, который неожиданно для всех оказался интересным собеседником.
– А вы знаете, ведь ваш приятель получил приватную аудиенцию государя, – как бы между делом сказал он. – Весь петербургский бомонд заинтригован, никто не знает причин.
Вершинин про себя усмехнулся, он прекрасно знал, зачем Андрею эта аудиенция.
– Что вы говорите, – удивился он, – в первый раз это слышу, очень занимательно. Когда увижу князя, расспрошу, может, если он сочтет возможным, то поделится со мной подробностями, как со старым приятелем.
В будуаре княгини Катенька восхищенным взглядом оглядывала занавески и пуфики и уже мечтала, как она сделает такие же у себя. Но долго предаваться мечтаниям ей не дали. Евдокия Ивановна несколькими вопросами вытянула из простодушной девушки всю ее нехитрую историю.
– Так ты говоришь, – в который раз переспросила она, – сын князя выучил французский язык за три дня?
– Да, Евдокия Ивановна, – грустно отвечала Катенька, она уже сообразила, что наговорила лишнего, но княгиня так ловко задавала вопросы, что просто не было никакой возможности что-то утаить.
«Бывают же чудеса еще на белом свете, – думала в этот момент Голицына, – понятно, с чего Шеховской просил аудиенцию императора. Интересно, что ему ответил государь. Вот ведь дела, и ни у кого не спросишь. А Катенька Вершинина премиленькая девица, и в ближайшее время обещает стать еще краше, и умна, в этом ей не откажешь. Вот только провинцией от нее несет за три версты. Надо поговорить с ее отцом, тот, узнав, что я желаю заняться образованием его дочери, вряд ли посмеет отказать, да и зачем ему это делать. Интересно, а у этого бастарда такие же чувства к Вершининой? Ах, как романтично и очень странно», – остудил чувства княгини ее педантичный мозг.
Еще несколько вопросов, и Евдокия Ивановна выяснила все небольшие знания Катеньки.
Ее приятно удивило, что у девочки такой острый и пытливый ум.
«Как жаль, что все это ни к чему, – вновь ее посетила унылая мысль, – выйдет замуж, нарожает детей, будет ездить по визитам, сплетничать и в имении летом варить варенье из крыжовника».
– Кати, – обратилась она к девушке, – вроде мы все обговорили, надо вернуться к гостям, а то мы уже изрядно задержались.
Когда они подошли к столику, где сидел Вершинин, там уже шла довольно бурная дискуссия. И касалась она освобождения крестьян, все было очень просто, когда Илья Игнатьевич с цифрами в руках показал, насколько он выиграл, когда изменил веками существовавший уклад, когда крестьяне работали спустя рукава на барщине, а потом были вынуждены до кровавых мозолей работать на своих полосках, то крыть эти цифры собеседникам было нечем. Сам Яворский, небогатое имение которого находилось в Псковской губернии, и с него он почти ничего не имел, кроме хлопот, был внутренне согласен с Вершининым, но привычная осторожность чиновника мешала ему вслух соглашаться с помещиком. И он понес обычный в этой теме словесный понос о том, что русские мужики в своей массе темные, неграмотные, не могут жить и работать без руководящего надзора, и крепостное право, по существу, является благом для них. Илья Игнатьевич, несмотря на некоторый запал, вполне соображал, с кем говорит, поэтому особо словами не раскидывался, сообщив, что для этого есть у них государь-император, который как решит, так тому и быть. Один из его собеседников в этот момент испытал глубокое разочарование, потому что уже мысленно писал записку в Третье отделение о неблагонадежных высказываниях некоего подполковника гвардии в отставке.
Княгиню вопросы крепостного права не волновали абсолютно, для нее все в этом было ясно и понятно. Крестьяне должны быть в крепости, а дворяне владеть ими и быть отцами родными для них. Но, как и родные отцы, когда потребуется, они могли наказать своих деток для вразумления, то бишь выпороть на конюшне. До нее, конечно, доходили слухи о жестокостях помещиков, которые издевались над своими крепостными, подвергали их пыткам, насиловали и прочее. Но все, что она по этому поводу делала, то просто не зналась с такими личностями.
– Господа, господа, – обратилась она к спорящим, – на некоторое время прекратите ваше обсуждение, я украду на минутку Илью Игнатьевича, вы его совсем утомили. Мы с ним немного поговорим, а потом нам споет наш сегодняшний гость известный итальянский тенор маэстро Двардзини.
Окружающие охнули. Опять княгиня утерла нос всем.
«Интересно, – пришла одна и та же мысль гостям, – сколько пришлось ей потратить на такого певца?»
Он появился в столице совсем недавно, и сейчас решался вопрос о его выступлении в Мариинском театре, и вот поди ж ты – уже выступает в салоне Голицыной.
Княгиня вместе с помещиком и Катей уселись немного поодаль, и она начала сеанс обольщения.
– Илья Игнатьевич, я очарована вашей девочкой, у нее просто талант к наукам, к тому же она очень музыкальна, ее игра на клавикордах меня просто потрясла.
Дальше она продолжала в том же духе.
Если бы эти слова слышала мадам Боже, то, наверно, упала в обморок. Она, конечно, понимала, что ее ученица хорошо играет, но чтобы дело дошло до потрясения, такого она представить не могла.
Сам Вершинин сначала был подавлен массой хвалебных слов, но в какой-то момент Голицына перебрала, и привычная осторожность тут же дала себя знать.
На его губах появилась ироническая улыбка.
– Ваше сиятельство, вы сегодня необыкновенно добры к Катеньке, от ее гувернантки я никогда не слышал столько похвал. Может, остановитесь на минутку и попробуете объяснить, в чем, собственно, дело? – сказал он с легким укором.
Голицына чуть не прокусила губу.
«Однако недооценила я этого провинциального офицера, а ведь должна была понять, что он далеко не дурак».
– Ваше превосходительство, – начала она уже сухим деловитым тоном, – мне пришлась по душе ваша дочка, и я желаю быть ее покровительницей в свете. Вы же сами понимаете, что у вас не получится быть ей сразу и отцом и любящей матерью. Можете принять это за мой каприз. Но я вам обещаю, что вы об этом не пожалеете. Кати действительно талантливый ребенок. И мне очень хочется передать ей свои знания. Я понимаю, что, скорее всего, они ей не пригодятся, но жизнь очень сложная вещь, и никогда не знаешь, что ждет тебя впереди. И она очень хорошо поет, у меня даже мелькнула мысль попросить ее спеть с маэстро Двардзини дуэтом.