– Из-за убийства?
– Нет. Сомневаюсь, что они боятся смерти. Мне кажется, они боятся жизни. Но здесь, в монастыре, они наконец обрели свое место.
Бовуар вспомнил площадку с гигантскими грибами – широкополыми шляпами. И то, как он чувствовал себя белой вороной в своих отутюженных брюках и свитере из овечьей шерсти.
– Так если они наконец нашли свое место, чего же они боятся?
– Боятся потерять то, что нашли, – ответил старший инспектор. – Они побывали в чистилище. А многие, возможно, и в аду. А тот, кто побывал там, уж точно не хочет возвращаться.
Двое полицейских посмотрели друг другу в глаза. Бовуар увидел глубокий шрам у виска шефа. И почувствовал, как боль грызет его собственное чрево. Он вспомнил о пузырьке с маленькими таблетками, который припрятал у себя в квартире. На всякий случай.
«Да, – подумал Бовуар. – Возвращаться в ад не хочет никто».
Шеф надел очки и развернул большой свиток бумаги у себя на столе.
Бовуар наблюдал за Гамашем, но видел нечто иное. Суперинтенданта Франкёра, который вышел из самолета, быстро спустившегося с небес. Шеф протянул ему руку, но Франкёр демонстративно повернулся спиной к Гамашу, чтобы все видели. Чтобы видел Бовуар.
Неприятное чувство, словно удар кулаком, обосновалось в желудке Бовуара. Оно устроилось там, как у себя дома. Располагалось поудобнее. Росло.
– Настоятель дал нам план монастыря. – Гамаш встал и наклонился над столом.
Бовуар присоединился к нему.
На чертеже монастырь выглядел точно так, как и представлял себе Бовуар, проведя здесь двадцать четыре часа. Он имел форму креста с церковью посередине и колокольней над церковью.
– Вот здесь зал для собраний братии, – показал Гамаш.
На чертеже это помещение примыкало к церкви, никаких попыток скрыть его не делалось. Но в реальности зал скрывался за памятной доской святого Гильберта.
На плане присутствовал и сад настоятеля – здесь он, в отличие от реальной жизни, бросался в глаза. Тоже скрытый, хотя и не тайный.
– А другие потайные комнаты здесь есть? – спросил Бовуар.
– Настоятелю о них неизвестно, но он признаёт, что ходят слухи о существовании таких комнат и кое-чего еще.
– Чего? – спросил Бовуар.
– Ну, о таких вещах даже говорить неловко, – сказал Гамаш, снимая очки и глядя на Бовуара.
– А я-то считал, что человек, которого застукали в церковном алтаре в пижаме, легко справляется с чувством неловкости.
– Тонкое замечание, – улыбнулся старший инспектор. – Ходят слухи о сокровищах.
– О сокровищах? Вы шутите? Настоятель сказал, что здесь спрятаны сокровища?
– Он этого не говорил, – ответил Гамаш. – Только упомянул о слухах.
– А они искали?
– Неофициально. По-моему, монахов не должны волновать такие вещи.
– Но обычных людей они волнуют, – сказал Бовуар, снова переводя взгляд на план.
Старый монастырь, в котором спрятано сокровище. Слишком уж нелепо. Неудивительно, что шефу неловко говорить о таких вещах. Но хотя эта идея и казалась смешной, глаза Бовуара сверкали, когда он рассматривал чертеж.
Какой ребенок, будь то мальчик или девочка, не мечтал о спрятанных сокровищах? Кто из нас не читал с жадностью истории об отчаянных храбрецах, о галеонах и пиратах, о спасающихся бегством принцах и принцессах, о спрятанных драгоценностях? Или и того лучше – о найденных.
Хотя история о потайной комнате с сокровищами казалась нелепой и притянутой за уши, у Бовуара разыгралась фантазия. Богатства средневековой церкви? Чаши, картины, монеты. Бесценные ювелирные изделия, принесенные крестоносцами.
Потом Жан Ги представил, как находит все это.
Не ради богатства. Ну или, по крайней мере, не исключительно ради богатства. Просто потому, что занятно.
Он тут же представил себе, как рассказывает о своих похождениях Анни. Вообразил, как она смотрит на него, слушает. Ловит каждое слово. Реагирует на каждый поворот в истории. Все ее чувства отражаются на лице. Она ахает. Смеется.
Воспоминания на всю жизнь. Они будут рассказывать детям и внукам о том времени, когда дедушка нашел сокровище. И вернул его церкви.
– Ну так я могу оставить его тебе? – спросил Гамаш, скручивая свиток и протягивая его Бовуару.
– Я все разделю с вами, patron, фифти-фифти.
– У меня уже есть сокровище, спасибо, – отказался Гамаш.
– Не думаю, что пакет с черникой в шоколаде может считаться сокровищем.
– Non? – усмехнулся Гамаш. – Каждому свое.
Раздался низкий звон колокола. Не радостный, праздничный, а торжественный, официальный.
– Опять? – пробормотал Бовуар. – Можно я останусь здесь?
– Ради бога. – Гамаш вытащил из нагрудного кармана расписание, врученное ему секретарем настоятеля. Потом посмотрел на часы. – Одиннадцатичасовая месса, – сказал он и направился к закрытой двери.
– Что, только одиннадцать? А мне кажется, уже спать пора.
Здесь, где все работало как часы, время как будто замерло.
Бовуар открыл дверь перед шефом и, поколебавшись секунду и прошептав проклятие, последовал за Гамашем в Благодатную церковь.
Гамаш опустился на скамью, Бовуар уселся рядом с ним. Они молча ждали начала службы. И опять Гамаш подивился свету, проникающему сквозь высокие окна. Расщепляющемуся на все возможные составляющие. Свет падал на алтарь, плясал на скамьях в радостном ожидании прибытия монахов.
Старший инспектор оглядел ставшие знакомыми лица. У него возникло ощущение, что он находится здесь уже очень давно, и он удивился, когда понял, что они с Бовуаром провели в монастыре менее суток.
Теперь он знал: Благодатную церковь построили в честь святого настолько безликого, что церковь даже не смогла найти в равной мере безликий недуг, патроном которого он мог бы стать.
Молились святому Гильберту не многие.
И все же за свою мучительно долгую жизнь Гильберт совершил одно заметное деяние. Он бросил вызов королю. Защитил своего архиепископа. Томаса Бекета убили, но Гильберт противостоял тирании и остался жив.
Гамаш вспомнил, как они с настоятелем шутили, что Гильберт мог бы стать святым покровителем испуганных, поскольку в его монастыре такие прочные стены и запертые двери.
И столько мест, где можно спрятаться.
Но если Гамаш ошибся, если недооценил Гильберта? Да, Гильберт боялся, но в конечном счете нашел в себе больше мужества, чем кто-либо другой. Тихо сидя в отраженном свете, Гамаш спрашивал себя, обладает ли и он таким мужеством.
Несколько секунд он думал о новом приезжем и о молитве святому Гильберту.