Мы прибыли в Киев рано утром на ночном поезде, который шел из Москвы. Проехав по мосту через Днепр – широкую реку, на которой стоит Киев, – и приблизившись к крутому западному берегу, мы увидели позолоченные купола Киево-Печерской лавры, сиявшие в лучах восходящего солнца. Это зрелище являло собой разительный контраст с мрачными железнодорожными станциями и вокзалами, мимо которых мы проезжали ночью, а также с угрюмыми пригородными многоэтажками. Я лежал на полке, укрытый тонким одеялом, и то погружался в сон, то просыпался под ритмичный стук колес о рельсы старого образца, пока мы пересекали территорию России с севера на юг, периодически останавливаясь на плохо освещенных станциях, где я то и дело слышал неразборчивые объявления, эхом разносившиеся по пустынным, занесенным снегом платформам.
Все казалось удивительным и странным, но вместе с тем поразительно знакомым – наверное, благодаря русской литературе, которой я увлекался в прошлом. В Москве мы провели лишь несколько часов. Этого оказалось достаточно для того, чтобы в сумерках посетить заснеженную Красную площадь: несмотря на падение коммунистического строя, по неведомой мне причине над Спасской башней Московского Кремля по-прежнему развевался, хотя и довольно вяло, красный флаг. Достаточно для того, чтобы отведать роскошный ужин в отеле: пришлось преодолеть три поста вооруженной охраны, прежде чем попасть в длинный обшарпанный коридор с протертыми тонкими коврами и невероятным числом потрясающе красивых девушек, желающих подзаработать на иностранцах. Достаточно для того, чтобы понять: из-за обвала рубля те несколько сотен долларов, что лежали у нас в карманах, делали нас практически миллионерами по сравнению с доведенными до нищеты русскими.
По прибытии в Киев нас отвезли в НИИ нейрохирургии – огромное уродливое здание с бесконечными коридорами, которые являются проклятием любой крупной больницы. Из-за плохого освещения в коридорах царил полумрак. На стенах висели внушительные плакаты, наглядно демонстрировавшие триумфальные достижения советской нейрохирургии: зернистые черно-белые фотографии героического вида мужчин в белых колпаках, как у повара (советские хирурги неизменно носили их раньше), вперемежку с серпами и молотами, красными звездами, вдохновляющими лозунгами и запечатленными на пленку кадрами времен Великой Отечественной войны – так русские называют Вторую мировую войну. Но все – начиная от внешнего вида самого здания и заканчивая плакатами на стенах, а также спертым воздухом, который пропах смесью дешевого табака и какого-то тошнотворного дезинфицирующего средства, – казалось ветхим и потрепанным. Нас провели в кабинет академика Ромоданова – пожилого импозантного человека, который работал директором НИИ. Он оказался высоким и крупноголовым, на нем был белый халат с высоким воротом, застегнутый на все пуговицы. Однако выглядел он таким же измотанным и ветхим, как окружающие его больничные коридоры, – через несколько месяцев его действительно не стало. Нас, по обыкновению, представили друг другу (общались мы с помощью переводчика), и все расселись за длинным столом для совещаний.
– Зачем вы приехали сюда? – спросил он сердито. – В качестве туристов? Чтобы позабавиться, наблюдая за нашими проблемами? Мы переживаем очень и очень тяжелые времена.
Мы постарались ответить максимально дипломатично – упомянули дружбу, профессиональное и международное сотрудничество. Судя по лицу академика, наши слова его ничуть не убедили, и он был, разумеется, совершенно прав.
Затем один из его помощников показал нам знаменитый институт.
– Это крупнейшая нейрохирургическая больница в мире, – сказали нам. – Здесь восемь отделений, пять этажей и четыреста больничных коек.
Я был поражен: в моем нейрохирургическом отделении, которое по праву считалось одним из самых крупных в Англии, имелось всего пятьдесят коек. Мы долго ходили вверх и вниз по лестницам, вдоль коридоров, по очереди посетив все отделения, похожие друг на друга как две капли воды.
Начали мы с первого этажа.
– Это отделение опухолей задней черепной ямки, – сказали нам.
К нам подошли сотрудники отделения, чтобы поздороваться и вместе сфотографироваться. Мне рассказали обо всем многообразии проводимых здесь операций, хотя на любые конкретные вопросы я получал лишь весьма расплывчатые ответы.
Такой же ритуал ждал нас и в остальных семи отделениях больницы. Когда я спросил, можно ли осмотреть операционные, нам объяснили, что они закрыты на косметический ремонт. И за все время мы не увидели ни одного пациента.
Мы прочитали подготовленные лекции. Заданные аудиторией вопросы продемонстрировали полное и решительное непонимание того, что мы всячески пытались объяснить. Разочарованные, мы вернулись в отель. Как и в Москве, тут на каждом шагу встречались прелестные молодые женщины. Мне сказали, что это не профессиональные проститутки, а обычные девушки, которые отчаянно хотят немного подзаработать. Одна ночь с западным бизнесменом стоила тогда больше, чем средняя месячная зарплата. Растерянные, хоть и очарованные их красотой, мы застенчиво прошли мимо, после чего собрались в одном из номеров, чтобы выпить купленный в аэропорту виски. Мы были сбиты с толку и потрясены поистине сюрреалистическими противоречиями между тем, что мы увидели, и тем, что нам внушали во время экскурсии по больнице.
На следующий день я посетил больницу неотложной помощи, расположившуюся в западной части города. Я объяснил, что хочу посмотреть, как лечат травмы, и мои сопровождающие согласились (пусть и с явной неохотой) отвезти меня туда. Мы приехали ближе к вечеру: над городом сгущался сумрак. Больница представляла собой десятиэтажное здание, рассчитанное на восемьсот коек. Она была построена всего десять лет назад, однако уже выглядела заброшенной. Мимо опустевших ветхих строений, на которые со свинцового неба падал снег, и исполинских труб непонятного назначения, которые, казалось, окружали любые советские здания, мы подошли ко входу в больницу. Сбоку от здания раскинулся большой, но запущенный открытый рынок – ряды потрепанных временем оцинкованных прилавков, на которых теснился унылый ассортимент, состоявший преимущественно из дешевой косметики и водки. Вокруг стояли обшарпанные «Лады», «Москвичи» и «Волги». Все выглядело серым, грязным и тусклым. Как я услышал позднее, нелегальный сбор арендной платы с несчастных торговцев являлся важной частью обязанностей главного врача, а также неплохим источником дополнительного дохода для чиновников городского управления здравоохранения.
С электричеством в больнице возникли проблемы, и большая ее часть была окутана кромешной тьмой. Все вокруг провоняло аммиаком: в больнице не осталось дезинфицирующих средств, и единственным, что можно было использовать для уборки, оказался аммиак. Здание выглядело практически безжизненным. Меня отвели в одну из темных операционных – просторную комнату с широким окном, вид из которого был словно после бомбежки. В сумрачном свете операционного окна я рассмотрел огромные сугробы на улице. Операция была в самом разгаре. Хирург «оперировал» мужчину, которого парализовало ниже шеи из-за несчастного случая, произошедшего несколькими годами ранее, – по крайней мере так мне сказали. На столе лежал ряд обшарпанных инструментов, которые выглядели так, будто их нашли на свалке. Пациент лежал на боку, частично укрытый старыми занавесками с выцветшим цветочным узором. Хирург вставил ему в позвоночник несколько огромных игл, через которые вводил в позвоночный канал холодный солевой раствор. Судя по всему, предполагалось, что данная процедура будет способствовать восстановлению спинного мозга. Аудитория встретила одобрительными вздохами рефлекторные подергивания ног пациента, вызванные действием солевого раствора: это было воспринято как очевидное доказательство того, что лечение помогает.