– Повернись и пройди за дом, во двор, – сказала она и захлопнула дверь у меня перед носом.
Мне ничего не оставалось делать, как направиться мимо гаража и, перебравшись через изгородь, оказаться во внутреннем дворике.
Повсюду кучи какого-то хлама. На столиках для пикника – инструменты в открытых коробках, старые цепи для мотопилы на газоне, и трава такая высокая, что нужно быть очень внимательным, чтобы не наступить на них. Этот задний двор явно принадлежал самому легкомысленному разнорабочему в мире.
Внезапно у меня за спиной раздался голос:
– Ты кто?
Я оглянулся и увидел подростка, стоявшего на маленькой веранде у двери. Со всех сторон его окружали груды коробок с пустой тарой из-под «Миллер Дженьюин Драфт».
– Меня зовут Дэнни. Я старый друг твоей… э-э… Вайноны.
Он моргнул ровно так же, как недавно его мать.
– Ты ее друг?
– Был когда-то…
– Генри, иди в дом. – Вайнона появилась в дверном проеме у него за спиной, однако мальчик не пошевелился. Ей пришлось повторить:
– Генри, я не шучу! Немедленно в дом, мать твою!
Теперь мальчуган подчинился, и мы остались вдвоем – Вайнона и я с застывшей на губах идиотской усмешкой.
– Генри… необычное имя. – Я не удержался и хмыкнул.
– Это в честь Генри Форда. – Она кивнула в сторону хлама, валявшегося на лужайке перед домом. – Не забывай, это все еще Детройт.
Я ждал, что она спустится с веранды или предложит мне присесть на один из валявшихся неподалеку стульев, однако Вайнона осталась стоять там, где стояла. Мы словно пытались взвесить груз годов, как это бывает у людей, переваливших на четвертый десяток, когда они машинально отмечают, что сделало время с теми, кто достиг одного с ними возраста. Я мог только предполагать, что она увидела во мне, но ее лучшие годы явно остались позади.
И дело было тут не только в том, что она погрузнела, а нездоровая пухлость лица и рук говорила о каком-то заболевании. Не эти признаки прожитых лет так сильно изменили ее. Ее изменила дикая настороженность, напряжение человека, который ждет нападения из-за каждого угла, каждую секунду. Словоохотливая, умная девушка, никогда не лазавшая за словом в карман, превратилась в тетку, живущую низменными инстинктами. Наркота. Этим сказано все.
Когда Вайнона скрестила руки на груди и у нее задрались рукава, сразу обнаружились следы этого пристрастия.
– Ты все время жила в этом доме? – спросил я. – Просто не помню, чтобы видел тебя, когда ухаживал по соседству за отцом.
– Я уезжала. Вернулась, когда умерли родители. – Она сказала это так безразлично, как иные сообщают о том, что потеряли старые тапки.
– Генри – это твой единственный? – спросил я первое, что пришло на ум.
– У меня трое мальчишек.
– А их отец?
– У нас здесь, мать твою, что – вечер воспоминаний или встреча гребаных одноклассников?
– Нет, я хочу спросить тебя кое о чем…
– Ну?
– В тот день, когда Эш умерла… Вы ведь, когда катались с девчонками, видели ее?
Я был уверен, что Вайнона сейчас скажет мне убираться.
Однако вместо этого она начала спускаться с крыльца. Потом бросила взгляд за изгородь на соседский участок, словно пытаясь увериться, что никто нас не подслушивает. И остановилась настолько близко, что я мог учуять исходящий от нее запах сигаретного дыма и немытого тела.
– Я все рассказала об этом полиции, – сказала она. – Мы все дали показания.
– Я просто пытаюсь выяснить, не пропустили ли они чего-нибудь. Потому что мне кажется, что Эш хочет, чтобы я выяснил, что с нею случилось. Почему начался пожар.
– Она этого хочет?
– Да. Понимаю, звучит как полный бред…
– Это точно.
– И все-таки я спрашиваю тебя…
– Почему?
– Потому что ты знала Эшли. И я надеюсь, если мне удастся найти ответ, она оставит мою семью в покое.
– Как это?
– Она пыталась уничтожить их. И будет пытаться снова, пока я не помогу ей.
Вайнона посмотрела по сторонам. На лице у нее отразилось сожаление и появилась такая болезненная гримаса, словно она держала руку над открытым пламенем.
– В ту пору говорили, что тот, кто убил твою сестру, возможно, убил также Мэг, – наконец сказала она.
– Есть идея, кто бы это мог быть?
– Кто мог привести двух девчонок в пустой дом в центре Детройта? Дэнни, ты охренел! Это знаешь сколько народу! Почему бы тебе не взять сразу телефонную книгу?
Она явно блефовала. Я не специалист в таких делах, но даже я заметил, что она старается не смотреть мне в глаза.
– А что, если это сошло с рук не просто какому-то там незнакомцу? – сказал я. – Что, если это был кто-то отсюда, из Ройял-Оук? Кто-нибудь, кто знал их?
Она раздраженно причмокнула, размыкая свои тонкие губы.
– Знаешь, что я думаю? – Ее лицо покрылось румянцем. – Думаю, тебе следует оставить это дерьмо и не ворошить его. Все уже случилось.
– Не могу, Вайнона.
– Это потому, что есть люди, которые думают, что ты медиум или что-то в этом роде? Ты – Господь в Царствии Небесном, да?
– Я не медиум… И Царствие Небесное – это не то место, куда попала Эш.
Вайнона, казалось, прислушивалась к шуму, доносившемуся из дома, словно пытаясь различить чей-то определенный голос среди какофонии, которую создавали звуковые эффекты в рекламных роликах, мультики и закадровый смех, сопровождавший какой-то сериал.
– Я не могу говорить с тобой, – сказала она наконец. – Сочувствую тому, что с тобой сейчас происходит, но… То, что случилось когда-то – и не важно, что именно я видела, – так вот, я об этом не разговариваю.
Казалось, теперь она сердито повернется и пойдет прочь. Но только так и могли найти свое выражение чувства, которые она сейчас испытывала: беспокойство, сочувствие, симпатия, и даже любовь, и все что угодно еще – все они смешались в этом деланом раздражении.
– Может, в жизни у меня не все сложилось так, как я надеялась, – продолжала она, – но есть одна важная штука: я все еще жива. И буду продолжать в том же духе. Ради моих мальчиков. А снова начинать разговор о твоей сестре…
Я перебил ее.
– А как Мишель или Лайза? Знаешь, где они сейчас живут?
– Мишель умерла. Про Лайзу не знаю…
– А что случилось с Мишель?
– Она пробовала говорить о твоей сестре, вот что с нею случилось! Несколько раз звонила мне, напоминала о ней, хотела понять, что случилось, совсем как ты. Потом ее мать позвонила, чтобы сказать, что она покончила с собой. И знаешь что? Я ничуть не удивилась.