– Проще простого, – шепчет она, наклоняясь и касаясь губами моих губ. – Но я подожду, пока ты не станешь уверен. Ты передумаешь.
Я хочу ей сказать, что уже передумал, еще раньше нее, что я встречусь лицом к лицу и с толпой репортеров, и с ее отцом – стоит ей только попросить.
Но она не знает, как меняются люди, когда возвращаются к цивилизации.
Я не хочу, чтобы она давала обещания, которые не сможет сдержать.
Утром Лилиан не спеша приступает к приготовлениям. И кажется, она знает, что делает. Немудрено, что она всегда держала это в тайне: взрывы – не самое подходящее увлечение для благовоспитанной девушки.
Она велит выстроить бочки с горючим перед дверью и раз шесть переставляет их по-другому. Отмеряет расстояние, пробует сделать запалы. Потом выливает часть горючего – чтобы оставить место для испарения, поясняет она. Я же убираю все, что может взлететь в воздух и поранить, пока на поляне не остаются только веточки и мелкие камешки, которые вряд ли поставят ей хотя бы синяк. После этого я сажусь под дерево и наблюдаю за ней.
Лилиан невероятна. Такая собранная, решительная, протягивает по земле веревку, чтобы немного изменить угол. В такие минуты я представляю ее в доме моих родителей: как она вместе с нами носит дрова, режет овощи, ходит гулять по окрестностям, и ей не кажется это скучным. Думаю, моим она понравилась бы.
Я вижу ее там счастливой. Но не вижу ли я лишь то, что так страстно хочу увидеть?..
Лилиан сидит на корточках там, где заканчивается веревка, и, оглянувшись через плечо, улыбается. Я беспомощно улыбаюсь ей в ответ.
И вдруг осознаю, что она наклоняется поджечь спичку, и что-то щелкает у меня в голове. Она не может. Не должна. Мои грезы о доме рассеиваются, и я встаю – слишком медленно, слишком неловко. Не знаю, как я это понял, но внутри меня нарастает волна безотчетной тревоги, когда Лилиан наклоняется и подносит горящую спичку к запалу.
Искорка несется по веревке – слишком быстро. Поднимается ветер, и она разгорается сильнее и мчится к бочкам с горючим.
Лилиан тоже это замечает и мчится сломя голову. Я стою возле дерева и не могу сдвинуться с места…
Бочки с горючим взрываются, когда она отбегает всего на семь шагов.
Позади нее взвивается пламя, и через секунду гремит взрыв. Дверь разносит на куски, а Лилиан, как пушинка, взмывает в воздух. Она тяжело падает на землю и катится еще и еще раз, и вокруг нее дождем сыплются осколки. Мое тело будто одеревенело, я прирос к месту. Но наконец-то отрываю ноги от земли и бегу к Лилиан.
Она лежит ничком посреди горящей травы и не двигается.
Я бросаюсь на землю рядом с ней и поворачиваю ее, взявшись за плечо и бедро. Не могу даже прошептать ее имя – слова застыли в горле. Она тянется ко мне слабой рукой, прижимая другую к животу.
У нее мертвенно-бледное лицо, но, кроме грязных разводов и синяка на щеке, на ней – ни царапины. Я наконец-то дышу полной грудью.
– Это было здорово… – бормочет она, не открывая глаз. – Сработало?
– Думаю, взрыв наш было видно из космоса, – шепчу я в ответ и, склонившись над ней, прижимаюсь лбом к ее лбу. – Ты цела?
– Тише… – Ее голос едва слышен. – Тарвер, ты должен… – она тихо стонет, сжимая губы, и зажмуривается, морщась… от боли.
У меня обрывается сердце.
– Лилиан, скажи, где больно.
Ее рука обвивается вокруг моей и тянет за рукав – так Лилиан обычно просит себя поцеловать. Она с усилием открывает глаза, моргает и смотрит на меня.
– Просто послушай… хорошо? Когда ты туда зайдешь… там будет… будет генератор. Ты д… должен… должен отправить… сигнал.
– Лилиан, хватит, это не важно.
Ее куда-то ранило, но я не вижу раны. Я расстегиваю ей рубашку трясущимися руками.
– Мы вместе с этим разберемся, когда зайдем туда.
– Вместе… вряд ли… – хрипит она.
Она убирает руку с живота, и я вижу, что она скрывает, что придерживает: металлический осколок глубоко пропорол ей живот и застрял внутри.
Не могу слышать, не могу смотреть, не могу думать.
Но тело знает, что делать.
– Прижми руку крепче!
Я будто оказался на поле боя и отдаю приказ бойцу. Со всех ног бегу к вещмешку, вытаскиваю аптечку, которую она нашла на «Икаре», расшвыриваю во все стороны флаконы с лекарствами, бинты… Ищу ампулу.
– Держи руку на животе, нужно остановить кровотечение! У нас есть лекарство!
– Не надо… – слабо возражает она, но прижимает руку к ране. – Оно потом тебе будет нужно…
– Оно нужно мне сейчас.
Наконец я его нахожу, разрываю упаковку со шприцем и подползаю к Лилиан на коленях.
Вдох – раз, два.
Выдох – раз, два.
Руки не дрожат. Я подношу иглу к ампуле и наполняю шприц. Поднимаю его, выпускаю воздух.
Понимаю, что этого мало, когда втыкаю иголку ей в кожу. Я не могу остановить такое сильное кровотечение. Осколок прошел через живот.
Этот укол не сошьет ее рану.
– Пожалуйста… – шепчет она, дрожа.
Отбрасываю пустой шприц и стягиваю с себя футболку, поднимаю ее руку и прижимаю ткань к ране.
– Я с тобой, Лилиан, с тобой. Обещаю. Я буду рядом.
Девушка слабо отталкивает мою руку, ее взгляд устремляется в небо.
– Так лучше… Если бы… если бы ранило тебя, я бы не… не пережила…
И я не переживу, Лилиан.
– Перестань, я такое уже видел не раз. Мы тебя вылечим.
Прижимаю одну руку к ране, а другой тянусь погладить Лилиан по щеке, пытаюсь встретиться с ней взглядом. Я хочу, чтобы она на меня посмотрела.
Она стонет, и от этого звука у меня разрывается сердце.
– Тарвер… все хорошо. Не лги мне снова. Мне не страшно…
Но она плачет. Слезы скапливаются в уголках глаз и сбегают по вискам, оставляя светлые разводы на испачканной грязью коже.
Я не знаю, что говорить. Не нахожу слов.
– Скажи моему папе…
Ее голос обрывается, и она кашляет. Из уголка рта вытекает струйка крови… Я понимаю, что у нее начинают путаться мысли. Это я тоже видел раньше.
Нет. Пожалуйста, нет.
Она поднимает руку и, схватившись за мою, крепко стискивает.
– Тарвер… – Кровь булькает у нее в горле, – я… солгала. Я не… Я не хочу умирать.
Ее голубые глаза широко раскрыты, в них мечется страх, и она смотрит мимо меня.
Я ложусь рядом с ней и прижимаюсь лбом к ее виску, шепчу ей на ухо.
– Я здесь. – Я с трудом выговариваю слова, но думаю, она меня слышит. – Я здесь, Лилиан, с тобой. Я никуда не уйду. Не уйду…