— Сбили её. Машиной. Серебристый "Тенвер"3. Постараюсь не упустить, — наушник разразился серией визгливых звуков.
— Передай на пост номера. Не рискуй понапрасну, — что-то треснуло, передатчик вышел из зоны приёма, Дмитрий выдернул бесполезный наушник и выругался.
— Наши сейчас приедут, — Гош сдёрнул наконец надоевшую шапку, — врачи тоже.
— Начинай опрашивать, — псионник махнул в сторону начинающей собираться толпы, — тут как минимум трое очевидцев.
Станин снова склонился над женщиной. Всё-таки он просчитался. Кто-то проболтался. Трудно работать, когда подозреваешь всех. Но это не оправдание. За его ошибку расплатилась Игошина. Серое пальто, тёмные джинсы, на этот раз она не хотела привлекать внимание. Правая рука неловко подвёрнута под распахнувшиеся полы. Псионник аккуратно приподнял ткань — в женской ладони чернел на фоне снега пистолет. Вот и причина её уверенности в исходе встречи.
Что-то ещё царапнуло его сегодня. Что-то, на что он должен обратить внимание. Мысль пойманной мухой жужжала в голове.
Дмитрий оглядел стоянку, помощник отгонял людей, стараясь оставить следы на снегу в неприкосновенности. Игошина остановилась недалеко от входа в центр. Раздумывала? Решалась? Машина взяла неплохой разгон, удар был силен. Если бы не штендеры, скреплённые от воровства, улететь бы ей прямо в витрину.
Он снова перевёл взгляд на женщину и втянул воздух. Он знал, как от неё должно "пахнуть", каким тягучим, концентрированным запахом отдавал её смертельный хвост. Но ничего не почувствовал. Перед ним лежал человек с нулевым полем. Ещё месяц назад Игошина ощущалась по-другому.
Завыли сирены. Народ зашумел, зашевелился. Многим нравилось неожиданное развлечение. И тут мысль, вертевшаяся в голове у Демона, поразила своей простотой. Игра на публику! Всё, начиная с выбора жертвы и заканчивая непонятными покушениями, напоминало бездарную постановку. Если вспомнить, сколько раз при происшествиях присутствовали журналисты? Минимум, дважды. Кто так планирует преступления? Один человек с луком и стрелами чего стоит! Демон не в первый раз задавал вопрос: почему не сделать всё тихо?
Начался день с того, что про меня все вспомнили. Стоило выпустить телефон из рук, как он звонил снова. Влад, Варисса, Теська, родители учеников, рабочие, журналисты, невесть каким образом раздобывшие номер, и даже из телефонной компании, напоминая, что пора вносить платёж за следующий месяц.
Влад требовал моего возвращения к работе. Тянуть клуб в одиночку не то, что тяжело, а нереально. Что я могла ответить? Очередное "извини" звучало неубедительно.
Эта канитель со звонками продолжалась весь день. Адаис Петрович ещё после третьего предложил выключить "пиликалку". Но я таскалась с сотовым, как кошка с мясом, боясь пропустить звонок от Демона, Гоша, дяди Ильи и ещё раз Демона.
— Ну, и какие планы? — спросил хозяин, раскатывая пласт теста, — мы затеяли лепить пельмени, благо, к ужину ожидалась большая и голодная мужская компания. — Гош или Дмитрий?
Я едва не положила телефон после очередного звонка мимо кармана фартука. Как всегда, умные слова вылетели из головы.
— Гош — мой друг, — обсыпанные мукой руки дрогнули.
— Нет. Он друг Станина. И поэтому ты с ним. Была, — он посторонился, пропуская меня к столу.
Я резала стопкой тесто, едва замечая, как и что делаю. Старик прав. Выглядело это не очень. Не оттолкни меня тогда Демон, я бы не пришла к Гошу.
Разве можно рассказать о долгих вечерах, о молчании, о тёплых руках Гоша, согревающих то, что ещё можно согреть. И это всё я готова променять на один взгляд, одно прикосновение Демона. Уже променяла.
— Брюзжу, брюзжу, — псионник по-стариковски крякнул и поставил на стол миску с фаршем. — Видела бы ты себя со стороны, когда рядом Станин, мой парень не слепой.
— Мы не…
— Избавь меня от подробностей, — отмахнулся Адаис Петрович, не отрываясь от пельменей.
Разговор вдруг представился мне полной нелепостью. Стоят два человека, чужих, разделённых, не только возрастом, но и самой жизнью, лепят пельмени и говорят. О чем? О чувствах?
— Вы были нужны друг другу, — продолжал старик. — Два одиночества. Он поддержал тебя, а ты дала ему почувствовать себя нужным, защитником. Станин не такой. Он не потерпит неопределённости, — Сименов-старший подал мне доску. — Ты ведь не хочешь, чтобы Гош начал защищать тебя от Дмитрия?
— Нет.
— То-то.
Зазвонивший в который раз телефон поставил точку в не совсем уместном разговоре.
Мужчины вернулись поздно вечером, взъерошенные и злые. Илья хмуро смотрел в тарелку с пельменями. Гош рассказывал. Демон был задумчив.
Женщина, пытавшаяся меня отравить, выжила, но допросить её не смогут. Перелом основания черепа, большая кровопотеря, кома. Машину с предусмотрительно замазанными грязью номерами столичный специалист упустил.
Преступник отрезал очередную ведущую к нему ниточку, и это тоже не повышало настроения. Они вяло переругивались, ели без всякого аппетита.
Я не выдержала и ушла в комнату, спиной чувствуя взгляд Станина. Голоса стали громче, Гош о чем-то спорил с Лисивиным. Прозвучало имя Эми. Почему псионник так на неё взъелся?
Свет включать не стала, и гостиная тонула в темноте, лишь из-под двери одной из комнат пробивалась узкая полоска света. Спальня Гоша и Алисы. Бывшая.
Разговор на кухне продолжался, просто перешёл в более спокойную фазу. Поколебавшись, я подошла к двери. Гош ничего не трогал там со смерти жены. Понять его чувства было не трудно, родительская квартира в Палисаде до сих пор стояла нетронутая.
Я оглянулась на дверь, за которой остались мужчины. В конце концов, надо хотя бы выключить свет, Гош наверняка оставил, когда переодевался. Глупая отговорка. На самом деле мной двигало банальное любопытство.
Спальня была не очень большой. Шкаф, комод из темно — вишнёвого дерева, широкая тахта, туалетный столик с зеркалом. Ближе к окну ещё один стол, посолиднее, с плоским экраном монитора. Рабочее место. Гоша? Алисы? Общее? В углу из-под шторы выглядывали ножки гладильной доски, пара полок с книгами, панель телевизора на стене, на подоконнике цветы в пластиковых горшочках. Не та комната, которой хвастаются перед гостями, а та, в которой живут.
На тёмно — бежевом покрывале лежал забытый в спешке зелёный газовый шарфик. На комоде большой пакет, из которого выглядывал коричневый тёплый свитер крупной вязки.
На полу у комода валялась курточка. Сейчас в такой уже не походишь. Лёгкая светлая вещь, которую кто-то скомкал и отбросил прочь. Ещё одно воспоминание, от которого мне не избавиться никогда. Алиса в чёрной юбке и в этой куртке, в руках шприц, голова беспорядочно подёргивается. В ней она умерла.
Повинуясь порыву, я подняла ветровку, положила на кровать, расправила, и укололась.