– Завтра приду. Отдыхай.
Вика вздохнула, опустила ресницы и вскоре, как показалось Лиде, уснула. Но когда взялась за ручку двери, за спиной у нее раздался короткий резкий смешок. Лида стремительно обернулась – Вика спала. Лида постояла и вышла, нахмурившись. Она поговорила с врачами и узнала, что психиатра к Вике вызывали – у нее действительно был нервный срыв. Ну ладно: врач смотрел, лекарства выписали – и она слегка успокоилась. Лиде все время казалось, что Вика слишком инфантильна для своего возраста. Именно поэтому ее так поразило проявление в Вике совсем других черт – словно жалкий и беспомощный ребенок, навстречу которому мгновенно раскрывалось Лидино сердце, вдруг превратился в злобного отвратительного тролля.
В эту ночь Лида долго не могла заснуть, все не шла из головы Вика. Так и чудилось ее смертельно бледное лицо и черные провалы глаз. Лида встала и вышла на кухню, решив выпить горячего молока, иногда это помогало. Там в полной тьме сидел и курил Марк. Лида зажгла свет, и он заморгал, прикрыв глаза рукой. Выглядел он совсем измученным.
– Тоже не спится? Бедный!
– А-а, голова болит, собака. И нога. Все болит, черт его побери совсем! – Марк редко жаловался, но тут, видно, не вытерпел.
– В общем, ушиб всей старушки! То бишь всего старичка.
Марк невольно улыбнулся.
– Давай, старичок, я тебе молока согрею, с медом. Хочешь?
– Как Ильке? Ну, давай.
Лида подогрела молоко и подала Марку, присев рядом. Он выпил, поставил чашку на стол, виновато улыбнулся и поцеловал Лиде руку. Сначала одну, потом другую.
– Не надо! – с нажимом сказала Лида и отняла руку. – Ну что ты!
– Я так рад, что ты приехала.
– Устал? Потерпи, Вика поправится, все будет хорошо.
– Мне кажется, что хорошо уже никогда не будет.
– Марк, ты что?!
– Зря мы…
Он не договорил и махнул рукой, а Лида не переспросила, кого он имел в виду, говоря «мы» – «мы с тобой»? Или себя и Вику? И что – зря?
– Давай, ты ляжешь, а я рядом посижу? Хочешь?
– Сказку расскажешь?
– Могу и сказку.
Марк лег в постель, а Лида стала массировать ему голову – лоб и висок, где обычно гнездилась боль.
– Как твои дела? А то я даже не спросил, когда вы с Патриком…
– Да все нормально! Еще не скоро. – И Лида быстро перевела разговор: – Давай я тебе лучше про греческую комнату расскажу.
– Что за комната?
– Второй век до нашей эры. В Керчи раскопали, давно, еще в шестидесятых. Представляешь, я сто лет в музее работаю, а даже не знала, что она у нас есть!
Лиду только что назначили заведующей – Марку она об этом не рассказывала. Начальница ее отдела, Ася Давыдовна Мелитонян, правившая лет тридцать и все тридцать лет собиравшаяся это дело бросить, таки бросила. Выбора у Лиды не было, хотя ей смертельно не хотелось идти на эту должность. Другой кандидатурой был Захар Клейменов, но тогда пришлось бы сразу уволиться, потому что работать под его началом Лида категорически не хотела. Она подумала-подумала – это случилось через пару месяцев после аварии Марка – и согласилась. Что ж, будет хоть чем занять время и голову. Диссертация защищена, ждет утверждения в ВАКе, что еще делать? Принимая дела, Лида и узнала про греческую комнату.
– А что значит – комната, не понимаю?
– Это фрески. Фрагменты фресок. Они все по ящикам разложены. Я видела описание, и фотографии кое-какие сохранились. Главное, еще живы люди, которые их раскопали и паковали. И я подумала: вот собрать бы всю комнату! Конечно, это не целая комната, там всего-то четыре ящика фрагментов. Но ни у кого такого нет, ни в Москве, ни в Питере! Только придется специалистов приглашать – я сама-то не античница, а наши слабоваты. И реставратора надо найти – ты, кстати, не умеешь фрески реставрировать?
– Фрески… Нет, не приходилось. Они красивые? Вроде помпейских?
– Я только часть видела, там много фрагментов. И отсняты не все. Есть с меандрами, с амфорами. А на одном фрагменте, представляешь, я прямо ахнула, как увидела: Артемида с оленем!
– Правда?! Надо же!
– Ага! Ну, думаю, это судьба. Сама Артемида меня выбрала, чтобы я ее освободила из ящика. Возможно, это даже и был храм Артемиды. Но не все меня поддерживают. Директор вроде бы «за», а Дромадер – «против». Но директор одной ногой на пенсии, а как новый отнесется, неизвестно….
– Да он всегда против всего на свете, ваш Дромадер. – Марк зевнул.
Дромадер был замом по науке. На самом деле звали его Дормидонт Николаевич, но внешне он действительно напоминал верблюда – массивный нос, брюзгливо оттопыренная нижняя губа, тяжелые веки. Жилистый, желтый от постоянного курения и мучающей язвы, он был вспыльчив и злопамятен, пересидел трех директоров и надеялся пересидеть следующего, который вот-вот должен был сменить нынешнего, уходящего, наконец, на пенсию. Лиду он невзлюбил – она нечаянно сделала опечатку в письме, которое Дромадер должен был подписать: вместо «Д. Н. Ефимов» напечатала «А. Н.». «Весь мир знает, что я Дормидонт Николаевич!» – брызгая слюной, кричал рассерженный зам. Он в штыки встретил ее назначение заведующей и теперь ставил палки в колеса с греческой комнатой…
Лида увлеклась, рассказывая, и не сразу заметила, что Марк заснул. Она вздохнула, погладила его по щеке, поцеловала в лоб и ушла. Долго лежала, с тоской глядя в темноту, но потом все же задремала. Проснулась Лида от дикого крика – вскинулась и села, прижав руки к груди. Сердце колотилось, в горле пересохло, в ушах звенело, и даже замутило от ужаса. Она боялась пошевелиться и робко позвала Марка. Потом крикнула:
– Марк?! – Она спустила ноги с кровати, хотя ей было страшно до дрожи.
Но Марк уже прибежал, и Лида с облегчением припала к нему.
– Что? Что случилось? – заговорили они одновременно. – Почему ты кричала?
– Я? Это я кричала? – И осознала: да, правда, сама так завопила во сне, что проснулась.
– Тебе приснилось что-то?
– Наверно… Не помню ничего… Один ужас… Господи, как страшно было!
– Давай, скажи быстро: «Сон не мой, сон не мой, мне приснился сон чужой!»
Лида послушно повторила, и ей на самом деле стало легче. Она глубоко вздохнула и обняла Марка, они поцеловались и уже через секунду любили друг друга – не сказав ни единого слова, ни о чем не подумав, просто любили друг друга. Медленно, нежно, долго. И заснули, так и не разомкнув объятий. Это было притяжение двух тел, мощное и неодолимое, как притяжение железа к магниту. Марк проснулся утром в постели Лиды, один. Полежал, мрачно глядя на потолок, вздохнул и пошел на кухню, где Лида уже приготовила завтрак.
– Тебе кофе сварить или растворимый выпьешь? – спросила она не глядя.
– Да все равно.