– И вы больше не виделись?
– Виделись. Года через два, у папы на факультете. Не помню, зачем я там оказалась. Он занят был, а я слонялась по коридорам и встретила Иву. Она вообще-то с журфака, не знаю, зачем ее к историкам занесло. Увидела ее в конце коридора, закричала, побежала к ней как сумасшедшая. Она у лифтов стояла, увидела меня, улыбнулась и рукой помахала: «Привет!» Вошла в лифт и уехала, только крикнула на ходу: «Еще увидимся!» А я почему-то решила, что она вернется, и ждала ее там, у лифтов. Папа меня потерял, ругался.
– Она не вернулась?
– Нет.
– Бедная девочка!
– Больно было, да.
– А сейчас как вы с ней?
– Она прощения просила, я даже удивилась. Если бы я знала, что она всю жизнь это помнит! Мы ведь еще раз виделись – на улице, случайно. Я почти взрослая была. Она так обрадовалась, кинулась ко мне, а я… В общем, она поняла.
– Да-а. Мы всегда в ответе за тех, кого приручаем…
– Ничего, я справилась.
– Так ты поэтому? С Викой?
– Да, наверно. Она так вцепилась в меня! Знаешь, папа однажды подобрал котенка. Он вообще-то собачник был, а кошек не любил. Но этот сам на него прыгнул на улице, залез по ноге, потом на плечо и стал вопить в ухо. Папа не смог его отцепить и принес домой. Мы с мамой вдвоем еле-еле отодрали его от папы, все плечо расцарапал в кровь! Оставили котика у себя. Мама кормила, я играла с ним, но кот любил только папу. Ждал его, ластился, лез на колени, а папа ярился: «Уберите от меня эту гадость!» Потом мама пристроила к кому-то. Вот Вика – такой котенок, понимаешь?
– Да. Похоже. А ты сама что чувствуешь? По поводу Ивы?
– Самое удивительное, что ничего. Все перегорело. И я не обольщаюсь на ее счет: просто я нужна Юрасику, значит, и ей. Думаешь, я не понимаю, зачем он меня взял в замы? Я догадалась еще до того, как он сам сказал: нужно было место занять. Он меня использует, и все. Опять же, греческая комната – такой шикарный проект! Кроме меня, его больше никто не вытянет, а какой пиар для музея! Ива сказала, будет фильм делать о проекте. Она на телевидении работает. Так что сам понимаешь.
– Хорошо, что ты все трезво оцениваешь. Но зачем тогда согласилась?
– Почему не попробовать? Интересно же! Может, и правда успею какую-нибудь пользу принести музею.
– А если…
– А если придется выбирать, я выберу то, что важнее для нас с тобой, а не для Юрасика с Ивой!
Марк с Лидой словно переживали медовый месяц, которого у них никогда не было. Марк не сразу осознал: то счастье, которое ему редко доводилось испытывать в общении с Артемидой и ради которого он терпел месяцы отчуждения, – это счастье теперь просто разлито в воздухе. Лиде как-то удалось избавиться от своих оборонительных стен: открытая, нежная, любящая, заботливая, трогательная, страстная, она так поражала и волновала Шохина, что он чувствовал себя заново влюбленным. «Эта женщина создана специально для меня!» – думал Марк, сидя на кухне поздним воскресным утром и наблюдая, как Лида варит кофе. Он вспоминал безумства прошедшей ночи, стараясь не думать о том, как это происходило у него с Викой. Лида почувствовала его взгляд и обернулась, вопросительно подняв брови. Марк улыбнулся:
– Ты такая красивая!
– Просто я счастлива.
– Нет, правда! Ты с возрастом делаешься все прекраснее…
– А знаешь почему? Потому что ты отдал за меня двадцать пять коров.
– Каких коров?! – изумился Марк.
– Это такая африканская притча. У одного человека было пять дочерей. Старшие все красавицы, а младшая – хилая да неказистая, хотя добрая и приветливая. Старшие сестры быстро вышли замуж, а младшую никто не берет. Очень отец огорчался. И вдруг приходит один человек и говорит: «Возьму в жены твою младшую дочь, но с одним условием!» Отец обрадовался, что нашелся, наконец, жених, и думает: надо с него поменьше выкуп взять, не девять коров, а… ну, хоть пять! Спрашивает: «Какое твое условие?» А тот отвечает: «Условие мое такое: я заплачу за невесту двадцать пять коров, и ни коровой меньше!» Отец сильно удивился, но спорить не стал – что с дурака возьмешь, двадцать пять так двадцать пять. Выдал последнюю дочь замуж и вздохнул с облегчением.
Прошло много лет, отец одряхлел и решил доживать свой век у одной из дочерей. Отправился он их навестить, и что же видит: все дочери состарились, подурнели, кто растолстел безбожно, от кого одни кости остались. Сварливые, плаксивые, с мужьями ссорятся, детей бьют, одно горе. Не захотелось отцу с ними жить, и отправился он к младшей дочери – с болью в сердце: если уж у старших такая жизнь, что ж его ждет у младшей? Пришел и ахнул: чистый светлый дом, воспитанные дети, приветливый муж, достаток и любовь! А когда вышла к нему дочь, он и вовсе изумился, какой она стала красавицей. «Как же так, дочь моя?» – спросил он. А та ответила: «Все потому, отец, что мой муж заплатил за меня двадцать пять коров! Ни за кого столько не платили». Вот и ты тоже заплатил за меня двадцать пять коров!
Марк рассмеялся:
– И я вовсе не переплатил!
– Кстати, а ты вообще собираешься на мне жениться или нет?
– Ты действительно этого хочешь?!
– Конечно!
– Что, и фамилию мою возьмешь?
– Я хочу за тебя замуж, я возьму твою фамилию и, если ты скажешь, что мы возвращаемся в Трубеж, с радостью поеду с тобой!
Пока они обнимались, пришел Илюшка и встал в дверях. Он соскучился один и теперь смотрел на родителей во все глаза: никогда раньше ему не приходилось видеть, чтобы они так целовались! При встречах и прощаниях, в щечку – это да, но так… Илька потрясенно моргал, а Марк с Лидой почувствовали его смятение и обернулись к сыну, протянув ему руки. Илька радостно прыгнул к ним в объятия, и Лида с Марком звонко чмокнули его с двух сторон в щеки.
Но темная тень из прошлого все еще бросала мрачные отсветы на их светлые дни. Марк часто стонал во сне и метался, а однажды закричал так же страшно, как и в первую ночь, когда ему приснилась запертая в трубежском доме Вика. Лида разбудила его, но Марк никак не мог прийти в себя – он задыхался, весь мокрый от пота, потом встал и пошел умыться, а Лида подогрела молоко с медом – испытанное средство от всех бессонниц и страшных снов. Они сидели рядышком на кухне, Марк медленно пил молоко, глядя в одну точку – бледный, осунувшийся, с темными кругами под глазами.
– Это мучение какое-то… – Марк говорил шепотом, губы у него дрожали. – Снится разное, но сюжеты повторяются. Чаще всего – я вхожу в комнату и вижу мертвую Вику. Этот момент. И так реально! Как вспышка молнии – бац, и я уже стою в дверях, смотрю в спину мертвой Вике. Все как тогда – я вошел, выронил пакет… апельсины раскатились по полу… проклятые апельсины… и я думал про апельсины… хотя знал, что она мертвая… а я думал про апельсины! И так больно, просто сил нет, и я не могу, не могу это выносить! Так больно!