Форменный камзол мне, к счастью, пока оставили (я отлично помнила, что на тюремном этаже совсем не тепло), но шевроны сняли. Сержантом тель-рейской стражи я более не являлась.
Процедура обыска была короткой и, на общем фоне, унизительной не показалась. Мне вручили полинявшую, но чистую простыню, свернутое одеяло и провели в коридор. По обе стороны от нас располагались тюремные камеры. Что происходит внутри, можно было увидеть лишь через зарешеченные окошки, располагавшиеся в каждой двери. Но я, понятное дело, не останавливалась и не приглядывалась.
— В общую или в одиночку? — уточнил у Ровера Грейв.
— В одиночку, конечно! — воскликнул Ровер, по-моему, даже возмутившийся таким вопросом. — Она же наша, из стражей, как ее можно к преступникам сажать? Может, она кого-то из них сама же сюда и отправила.
Грейв покивал, дескать, да, конечно, но уточнить-то надо было.
Через две минуты я уже осталась одна — стоять, прислонившись плечом к внутренней стене камеры и слушать удаляющиеся звуки шагов. Свет, попадавший внутрь через дверное окошко, позволял оглядеться, особенно когда глаза немного привыкли. Темно-серые каменные стены, такой же пол, да и потолок тоже. Прямоугольная каменная коробка. У стены напротив двери стояла низкая и узкая кровать. Подушка отсутствовала, зато имелся тонкий матрас. В сочетании с выданной мне постелью жить можно.
Меня передернуло от собственных мыслей. Жить можно. И сколько мне предстоит здесь жить? По всему выходит, что как минимум две недели. Но это если мне удастся убедить судью в собственной невиновности, а если нет… Меня ударило в жар, несмотря на низкую температуру воздуха, и я поспешила вытереть со лба крупные капли пота. Если меня не оправдают, то я проведу здесь долгие месяцы. Ну пусть не здесь, пусть в другой тюрьме и другой камере, какая разница? С другой стороны, если подумать, разница есть. Переведут меня в одиночку или в общую камеру? Второй вариант пугал сильнее, несмотря на то, что я точно знала: срок в одиночке считается более суровым наказанием.
Судорожно выдохнув, я снова вытерла лоб ладонью. Не надо паниковать, нет, нельзя, от паники станет только хуже. Мне необходим холодный ум, чтобы продумать способ защититься в суде. Если я этого не сделаю, последствия будут страшными. Последняя мысль снова вернула меня на грань панического состояния. Да и за грань я перешла очень быстро…
Какое-то время нервно мерила камеру шагами, потом села прямо на пол, прислонившись спиной к стене. Подумала, что сидеть на одном месте не смогу: паника требовала возобновить хождение из стороны в сторону. Но почему-то почти сразу после этой мысли я уснула. Не так чтобы крепко уснула, конечно, но задремала. То и дело просыпалась, поднимала съехавшую к плечу голову и снова задремывала, невзирая на боль в затекшей шее. Перебираться на кровать отчего-то было страшно. А организм, видимо, боролся с охватившим меня состоянием, вводя в сон. Своего рода естественное успокоительное…
Проснувшись окончательно, я понятия не имела, сколько сейчас времени. Карманные часы у меня были, но их отобрали вместе с прочими вещами. Отчего-то неведение в отношении времени вновь подтолкнуло к состоянию паники, и я поспешила взять себя в руки. Значит, буду здешних стражников донимать вопросом о времени при каждом их приближении. Раз не разрешают держать в камере часы, то сами виноваты. Я резко встала, испытав короткий приступ головокружения, потом плеснула на руки воды из предоставленной мне фляжки и брызнула на лицо. Экономить воду не было необходимости: я точно знала, что уж питье-то заключенным предоставляется по первому требованию, в неограниченных количествах.
Водная процедура помогла немного прийти в себя. Я решила обойти камеру и как следует оглядеться, хотя, говоря откровенно, оглядывать было особенно нечего. Вот ведь интересно, насколько сильно одно жизненное событие может изменить приоритеты. Когда я направлялась в участок, только и могла думать, что о таинственном деле спящих нищих. Теперь же это дело вовсе перестало меня интересовать. И было совершенно все равно, что там произошло, как и почему. Мысли о предстоящих неделях, месяцах или годах полностью закрывали «обзор» на все прочие темы.
Я медленно шагала по периметру камеры, приложив руку к стене. И вдруг резко остановилась. Прямо на уровне моих глаз, в той части помещения, которая хуже всего просматривалась из коридора через окошко, слабо засветились в полутьме белые буквы, составлявшиеся в одно слово: «Выход».
Скажу честно: первым делом я крепко зажмурилась, потерла виски и снова открыла глаза. Странно: надпись никуда не исчезла. Что за бред? Какой может быть выход из тюремной камеры — за исключением того, основного, который запер крупным ржавым ключом стражник? Не черный же ход, честное слово! В противном случае в тюрьме бы давным-давно никого не осталось. Я, хмурясь, посмотрела на белые светящиеся буквы. Здравствуй, белая горячка. Правда, я вроде бы как не пила, но ведь недаром говорят, что все болезни от нервов — за исключением одной, которая к белой горячке ни малейшего отношения не имеет… А мы, темные, как никто, знаем, насколько многое может человеческий мозг. В том числе и во всем, что касается состояния человеческого здоровья.
Я тряхнула головой, заставляя ненужные мысли с грохотом посыпаться с запылившихся полок. Немного постояла без движения, унимая легкое головокружение, которое сопутствовало этому процессу. Так, а теперь с самого начала, без глупостей и сантиментов. Рационально, логично, как при расследовании дела. Надпись на стене камеры существует, примем это за данность. Загорелась она в тот момент, когда я подошла к ней совсем близко. Значит, либо она активируется прикосновением к стене, либо заточена лично на меня. Далее — вариантов два. Либо эта надпись ничего не значит и это просто чья-то глупая, жестокая шутка, либо выход действительно есть. В первом случае я ничего не теряю, разве что остатки гордости, но это уж как-нибудь переживу. Что во втором?
А во втором получается интересно. Кто-то предоставляет мне возможность покинуть тюрьму. Скорее всего, лично мне: вряд ли запасной выход предусмотрен для любого заключенного, который случайно попадет именно в эту камеру. Выход может оказаться либо подземным тоннелем, либо порталом. Последнее кажется более вероятным: надпись без сомнения магическая, так что наверняка и ход имеет магическую природу.
И что теперь? Рискнуть и пойти? Или остаться, поборов соблазн? Вопрос заключается в том, кто или что ждет меня с той стороны. Вдруг это именно тот, кто упрятал меня сюда? Кто-то ведь подставил меня, написав донос и тщательно подтасовав улики. Или еще один вариант: что, если сам Артон ждет с той стороны, рассчитывая получить таким образом подтверждение моей неблагонадежности? Дескать, раз способна сбежать, значит, преступница. Хотя подобная логика все же слишком извращенная, не думаю, чтобы в суде к такому аргументу отнеслись серьезно…
Ладно, выйти — это риск, тут все понятно. А остаться? Разве это — надежный вариант? Тот же риск, и еще неизвестно, в каком из случаев он сильнее. Оставаясь, я вполне могу застрять в подземелье на долгие месяцы. После всего, что произошло, мне мало верится в лояльность судьи. Конечно, перспектива удариться в бега мне совершенно не улыбается, но и сидеть в тюрьме желания нет ни малейшего. А оказавшись на свободе, необязательно бежать. Зато можно попробовать разобраться, что же произошло на самом деле и кто так сильно меня подставил. А это повысит мои шансы в конечном итоге выиграть в суде. К тому же есть все-таки шанс, что, кто бы ни оставил эту странную надпись, этот человек хочет мне помочь.