Я и прыгнул. Но не «солдатиком», как матросы, а, оберегая ушибленную ногу, махнул за борт «бомбочкой».

Приняли меня мягко на хорошо натянутый брезент. Как на батут. И тут же скатили в сторону, так как на меня уже сверху летел секретный мешок командора.

А затем и сам командор.

Первым делом Плотто, оказавшись на земле, спросил:

— Аварийный запас кто-нибудь взял?

Ответом ему было молчание.

— Я так и знал, — витиевато выругался командор и добавил: — А теперь все в лес, и подальше от дирижабля, тараканы беременные.

Идти по сугробам было трудно. Снежный покров иной раз доставал до пояса.

Но Плотто был непреклонен и остановил экипаж только метров за сто от сокрушенного воздушного судна. От возможных обломков дирижабля, если тот надумает взорваться, нас закрывали большие деревья, чем-то смахивающие на земную акацию, только толще стволом и намного выше. И ветки росли у них оригинально — нижние горизонтально земле, а чем ближе к вершине, тем сильнее они задирались в небо.

На одну такую акацию и нанизался нос дирижабля. Выходит, нас спасло простое ветроупорное дерево. Будь благословен тот человек, который посадил его.

Побросав поклажу, все попадали на снег там, где застала их команда на остановку. Тяжело дыша, матерясь. Истосковавшиеся в долгом полете по табаку курильщики тут же достали трубки с кисетами и жадно задымили, прокашливаясь до харкоты.

— Осмотреться в отсеках, — рыкнул боцман.

— Нет команды кормовой гондолы, — был ему ответ боцманмата. — Остальные все тут, включая раненых. Убитого лейтенанта оставили на месте крушения.

Дирижабль носом врезался в кроны деревьев лесополосы и накололся на крепкие ветви, как жук на булавку. Ближе к хвосту корпус переломился в хребте. Там торчали, пытаясь улететь в небо, похудевшие газовые баллонеты, как выпущенные наружу кишки огромного кита. Кормовая гондола со сломанными пропеллерами лежала на земле, зарывшись в глубокий снег. Рядом ветер трепал сломанные о землю рули. Соединял обе половинки воздушного корабля пустой бомбовый отсек, с которого содрало оболочку. Она свисала, вяло трепыхаясь на ветру, как спущенный флаг пораженной армии.

— Надо на будущее в аварийный запас лыжи брать, — хозяйственно пробасил боцман, который весь наш короткий анабазис шел впереди, неутомимо утаптывая снег и раздвигая сугробы.

— Молчи уже, — хмыкнул Плотто. — Кто тот запасец, что был, профукал?

— Виноват, господин капитан-командор, — поднялся боцман на ноги.

— Виноватых бьют, — в ответ рявкнул на него командующий воздушными силами Восточного фронта, сдирая с лица надоевшую кротовую маску.

Я откинулся спиной на ствол дерева. Конечно, летать — это крутой кайф. Но еще больший кайф — благополучно приземлиться, когда на это уже не осталось никакой надежды.

15

Хорошая баня и прекрасный коньяк после нее — о чем можно еще мечтать? Тем более что коньяка было много. Выдержанного. Трофейного (но скорее контрабандного). Республиканского. На всех хватило.

Воздухоплаватели отдаривались офицерам из службы второго квартирмейстера армии «летной халвой» и швицким шоколадом из «подъемного» пайка.

Штабные офицеры парились вместе с нами на правах хозяев, ненавязчиво задавая довольно скользкие вопросы.

Хорошую баню построил на разъезде для своих штабных генерал Аршфорт. Настоящую. С правильной печкой, дающей ровный сухой пар. И среди штабных не оказалось «знатока», который всегда находится в общественных банях и «делает пар», плеская шайками воду на печь, отчего только влажность в парной повышается и больше ничего хорошего.

Просторный предбанник какие-то умельцы из рядовых искусной резьбой изукрасили. Местные обмолвились, умельцы эти тут кочегарами при бане служат.

Даже подавали нам не денщики, а местные красавицы в национальных огемских платьях, похожих на полотняную рубашку с вышивкой, с пестрыми домоткаными поясами. С лентами в косах. Впрочем, никаких особых признаков, что это штабные шлюхи, я не заметил. В ресторанах Будвица офицеры с женщинами-официантками обращались намного развязней.

Замотанная большими простынями, наша компания напоминала мне сходняк римских патрициев, сговаривающихся зарезать Цезаря. Но только внешне. На самом деле мы весело праздновали уничтожение вражеского дирижабля, что видели все в округе, и наш второй день рождения. О потопленном пароходе как-то забылось. О чем не говорили, так это о будущих наградах — чтоб не сглазить. Можно было по-настоящему расслабиться.

Место крушения «Черного дракона» армейцы взяли под охрану и оборону.

Раненых отправили в армейский госпиталь, погибших в ледник (кроме лейтенанта-наблюдателя еще в кормовой гондоле погибли все механики во главе с мичманом).

С царского дирижабля трофейная команда под личным надзором второго квартирмейстера армии сняла все, что можно было снять, и весь хабар лежал у него в сарае, ждал разбора.

Парашютистов отловили на замерзших болотах драгуны и зачем-то сильно их избили. Да так, что они теперь тоже лежат в армейском госпитале, не способные к допросу. Парашютов нашли только три. Ну да, так я и поверил. Тем более что царские парашюты делались из качественного колониального шелка.

Погибших царских воздухоплавателей не было. Это очень удивило Плотто, что в их дирижабле такой маленький экипаж.

Командарм Аршфорт, хоть и страдал от любопытства, но для начала приказал нас как следует попарить в баньке, накормить, спать уложить. Да и врачам показать. Там же в бане, не таская нас в госпиталь.

На бедре у меня оказался всего лишь сильный ушиб и большая гематома. Фельдшер после бани примотал к ней тряпку, смоченную в сильно пахнущей жидкости, и сказал, что «до свадьбы заживет». За что он в рыло у меня схлопотал, еле меня оттащили. Я уже был под достаточным градусом и обвинил лепилу, что тот желает моей жене смерти.

Одели меня, отвели под белы рученьки в чей-то дом и уложили спать на пуховую перину. Я сразу заснул, и мне ничего не приснилось.

Проснулся я около полудня со свежей головой и хорошим настроением. Как будто и не пил вчера. Мысленно поблагодарил окружающих за такую заботу о моем организме — предоставленные качественные напитки. Как и за стакан капустного рассола на прикроватной тумбочке. Во рту моментально посвежело.

Меховой комбинезон исчез, вместо него на соседней кровати лежала простая солдатская шинель. Новенькая. Никаких надписей о чьей-то принадлежности на подкладке не было. Под шинелью лежала такая же новая теплая шапка с кожаным козырьком. Мундир мой был кем-то старательно вычищен и выглажен. Валенки мне оставили летные. Ну как валенки… Не русские, конечно, целиком катаные, а сапоги, шитые из войлока. Была бы резиновая подошва на них, то можно было бы назвать их модным словом «угги».