Воронихин вернулся в первом часу и тотчас заснул, а она лежала и мучалась, и в эти ночные часы что-то неотвратимо менялось в ней.
Следующий день в душе Мокашова играла тихая музыка. Добравшись домой во втором часу, он через пару часов поднялся по будильнику и взялся за справку, за текст, оставляя пропуски для цифр. Фразы справки выходили красивыми, но отчего-то тянуло дополнить их, растягивая до бесконечности.
Явившись пораньше, он тотчас отправился в машбюро, и странное дело, справку приняли, хотя он лишь сам расписался на ней, и отпечатали, и бумага попалась отличная. И всё в этот день получалось у него. Он вписывал цифры, подклеивал плотные листки осциллограмм и радовался – даже тесные столбцы таблиц напечатаны без помарок.
С экземпляром справки он сунулся было к секретарю.
– Виктор Павлович у себя?
– Виктор Палыч, – отвечала секретарша, – работал в ночь, но скоро должен быть.
– Я положу ему на стол срочный документ.
– Пожалуйста.
Справку он разместил в центре стола, с запиской – результат вчерашнего моделирования, и пошел к себе, предупредив секретаршу, чтобы сразу вызвала.
– Тебе, – сказал Семёнов, – звонили из КИСа. Славка Терехов. Но ты не особенно спеши, ему всегда нужно и срочно.
– Нашли мальчика, – проворчал Мокашов. Его надуманная и казавшаяся разумной стратегия – всё перепробовать – вошла теперь в явное противоречие, наплодив массу господ. А ему не до них сегодня и, как дрессированному медведю, требуется заслуженная порция сахара.
Он уже придумал ходы. Числиться у теоретиков, но работать с практиками – осуществлять производственный мост и тем самым прибрать к рукам документацию. Если постараться, он внесёт в неё своё, что стало целью теперь и занимало его день и ночь. Его тянуло в читалку читать подтверждение важности того, на что он сначала наткнулся случайно и не поверил, как ему повезло.
Он может отправиться в читальню до прихода Воронихина. И в институте он чаще сидел в читальне чем на лекциях. Его охватывал трепет в этом книжном государстве, которое не взять наскоком, которое покрепче многих прочих крепостей. Он видел в книгах примеры подвигов – реализованных возможностей. Не говорится, как получено решение. Важен итог. Брахистохрона – линия наискорейшего спуска. По её профилю сделаны крыши пагод. Она получена опытным путем. Но в это как-то не верится, что она из опыта. Скорее кто-то когда-то решил эту задачу. И так же сидел и радовался, и все мешали ему.
Для полного счастья ему требуется собственное. По натуре он – мелкий собственник, хотя и он не ожидал такой удачи. Когда-нибудь первые спутники останутся рухлядью в музеях, а дирижёром земных процессов признают иное… Его идея изменит практику мира, а вместо этого ему подсовывают "Узор". Да, пусть он синим пламенем горит. Спрашивали же "сапоги":
– А стенд ваш, Вася, случаем не рванёт?
– Вы что? – улыбался Мешок Сказок. – Стенды не так устроены.
– Рванул бы разом и дело с концом.
– Ну, нет, – расплывалось морщинками Васино лицо, – только крыша слетит. Рассчитано так.
– А запасы прочности?
– К чему вы клоните? Я хочу напомнить вам прекрасные слова Гюго: "Нельзя быть героем, сражаясь против Родины".
Мокашов всегда считал себя везунчиком. У него так нередко получалось. Например, нужно что-то отыскать, и суть где-то рядом, но закапаешься в поиске, а он наугад откроет и вот оно. И можно вспомнить фокус с часами. Остановились они, а он спохватывается, когда прошли целые сутки или полсуток и часы не переводить, а только завести. Ему и теперь повезло. Родись он веком раньше, стал бы верующим, а ныне радостно. Везёт и будет впредь везти. Необходимо, чтобы задача волновала, чтобы внутри задевала тебя. Кого, например, взволнует переход улицы? А переходишь её в потоке машин и непременно волнуешься, когда они проносятся впереди и за спиной. Взволнуешься. Как же. Так и теперь.
Он позвонил секретарю:
– Как дела, Машенька? Виктор Павлович не пришёл?
– Он вряд ли зайдёт в отдел. Телефонограмма получена.
– А у кого справку подписать?
– Попробуйте у Петра Фёдоровича.
– А Иркин подписывает?
– Иногда подписывает.
– А он у себя?
– Пока у себя, Борис Николаевич.
Взяв справку со стола Воронихина, Мокашов отправился к Иркину. Возле стенда с соцобязательствами его словно стукнуло и уверенность появилась, что получится, как бы не мешали ему.
Иркин был занят. Он сидел в своем крохотном кабинетике с пришлыми прибористами над огромной, во весь стол схемой. Они сидели, уставившись в кальку с умным видом, не обращая внимание на вошедшего, может, даже излишне намеренно.
Ничего, он подождет. Неужели у него получится? Свою первую и единственную пока статью в институтском сборнике он вымучил, ходил вокруг да около, пока опекавший его доцент не велел, наконец, собрать всё в кучу. Собирал, приукрашивал, как мертвеца румянами, но его хвалили, не ведая, что статья – надгробие нереализованных идей. А сейчас он крепко поверил, что получится. И такая задача может сделаться направлением на целую жизнь. Почитать хотя бы об этом, но читалка пока закрыта. Она с десяти.
Он советовался с Васей.
– Какая у нас теория? – говорил тот. – Не Академия Наук. И у нас реальные задачи, похожие на жизнь, как правило, нелинейные, неидеальные, с запаздываниями, и их никому, даже самому господу на пальцах не решить. Все машинные программы общих случаев подобны египетским пирамидам. Казалось, что сложного в пирамиде, камень вкатил, установил, закрепил, а попробуй, если их миллионами?
По коридору сновали сотрудники, и видно было кто по делу, а кто покурить. У тех, кто по делу, была отрешенность в лицах и сосредоточенность. Они даже видом своим демонстрировали участие в общем. А он, Мокашов, совсем не желает в общем. Ему нужна собственная идея. Вот Главный – разве великий математик или топ-учёный? Нет, вовсе нет. В миру он легендарен, анонимен, знаменит, но по сути своей – всего лишь носитель коллективной идеи, с которой повезло. А навороты фирмы ему и вовсе ни к чему, а если и нужны, то лишь на первых порах.
Ушли пришлые прибористы. Что-то у них не вышло, и они чертыхались на ходу.
Иркин сидел, нависая глыбой над столом. Он мельком исподлобья взглянул, но ничего не упустил.
– Почему не к Воронихину?
– Воронихина нет, а срочно.
– А когда срок? – спросил с виду мягко Иркин. Он знал обычные ухищрения, когда документ подают в последние минуты и не тому. Сам начинал с техников. Он видел, замялся новичок, чей-то важный ребенок.
Мокашов поежился. Оказывается, удивительно неприятно, когда при тебе читают твоё.
– Суконный язык, – проворчал Иркин. – Так, когда срок?