Но одно дело – следить за развитием сюжета криминального детектива, а другое – почувствовать себя в роли преследуемой дичи. Животных не мучают предчувствия, но человеку некомфортно находиться в перекрестии прицела, храня самообладание. Да и беспричинно ли? Сам полез ведь в «золотую клетку», и нечего скулить.
Кто пугал меня тогда шагами, я так и не узнал, но меня поразил ритм шагов, и я понял, что и ритмом можно напугать и насторожить, подействовать на органы чувств, и мне впервые показалось, что это не случайно и что кто-то упорно следит за мной.
На стекле окна, с его внешней стороны, паук сплёл свою ловчую сеть, и она стала видна из комнаты во всех подробностях. Сам хозяин её где-то прятался, а сеть красовалась шедевром арахноткачества и предупреждением для нас, по жизни мух, беспечных и не видящих угроз в окружающем, хотя чаще, незаметно для нас, где-то прячется и наша судьба-паук.
3
Живём мы здесь, думая о насущном. Большого от нас не требуется. О своей позиции не думаем до тех пор, пока не возникает необходимость в какой-то справке, а точнее, в доверенности. За ней приходится идти в российское посольство.
Посольство-консульство выглядит неприступной крепостью. Идёшь к нему вдоль великой стены по улице Tunlaw, а оно над тобой с решётками, и видишь: это не бутафория и не дань старине, а реальная защита от всех, которая здесь не принята. И согласитесь, нельзя быть пугалом для всех.
У тротуара – деревья шелковицы, окрашивающие падающими ягодами тротуар. Подобных деревьев я не видел в Вашингтоне нигде. Они уместней у украинского посольства с блакитно-желтыми флагами на улице «М» в Джорджтауне, где нет деревьев на улице, а только в начале, в скверике в честь создателя гимна полосатого флага, на повороте к мосту в Виржинию через Потомак.
В посольстве невольно напрягаешься, здесь может потребоваться наш взгляд и наша гражданская позиция. На что? На всё. Мы так от этого отвыкли. Задумываешься.
Поэты, историки, мыслители Греции: Сократ, Платон, Эсхил – люди науки и искусства – были в первую очередь гражданами. И в наше время каждый должен выбрать линию поведения. Большинство ведет себя как рыбы в стае. Удивляюсь я поведению рыб. Плывет стая и в какой-то миг мгновенно поворачивает. Как ей это удаётся? Без исключения. Все как один. Откуда у них сигнал? От средней линии? Рыбы в идеальном строю. Мобильный отряд быстрого реагирования демонстрируют своё умение. Похоже и у людей на родине – абсолютное единодушие, но ради чего?
Вот я не люблю быть, как все. Должно быть, это у меня врождённое. Из-за места рождения на окраине страны. На Дальнем Востоке даже некоторое пренебрежение к центру, особенно в приморских городах: «Мол, это там, на западе… И это не для нас… Нечто непрактичное, дорогое и далекое».
Но что лежит в основе поведения? Всё дело в том, к чему отнести событие? Если к разряду непреодолимого, то многое оправдано, а хочется большинство их для себя к этому непреодолимому отнести и не мучаться. Так проще. Но это подлецам проще, и суть в нравственной границе, в месте бифуркации.
Лучший пример для нас – мы сами. Наш организм. Но что мы знаем о подданных этого нашего многоклеточного многонационального государства, того, что в нас, с пограничными гисто-гематическими барьерами и с неожиданными бунтами клеток, от которых безнадёжно и повсеместно ищут лекарства.
А человечество, возможно, вскоре выйдет из этого мира, предварительно хлопнув дверью. Меня волнует, в целом, его участь, не может не волновать. А выход лишь на пути науки, которой я поэтому предан полностью. Я её адепт, можно сказать.
По-прежнему нам тяжелее всего с языком. Английский нам не даётся никак, и мы пугаемся телефонных звонков. И нечего душой кривить, в занятиях английским и наша шкурная перспектива. Мы заинтересованы в гражданстве. Гражданство – наш некий материальный порог. Запасшись стандартной учебой тетрадью, мы регистрируемся в Conversation в учебном Education центре, и наш курс так и называется и служит цели совершенствования в английском языке.
Здесь разная публика, есть и такие, что состояли уже на курсе по несколько раз, в том числе из соотечественников или русскоязычных. Они уверяют нас, что с учительницей нам повезло. Она какая-то чудная во всём: и в том, что живет не по-человечески на барже, припарковавшейся где-то у берегов, и в том, что сразу, в одно из первых занятий, повела всю группу в Starbucks – кофейный клуб, никак не связанный с изучением языка.
Приходится смотреть, открыв глаза. Я так же полон изумления, как персонаж истории с розыгрышем, в которой лётчики, ехавшие на аэродром по Москве, пошутили, подхватив на Тверском бульваре у памятника Пушкину задремавшего в глубоком подпитии мужичка и доставили его с собой в самолёте в Киев, усадив у памятника Хмельницкого. Неожиданно я попадаю в странные обстоятельства, бог знает куда, с неожиданными людьми, не зная, что это за люди, чем теперь занимаются и как они попали сюда? Наиболее поразила меня встреча с панком.
С виду это был натуральный панк с бритой головой в чернильных фиолетовых пятнах и одновременно нежная испанская девушка с отзывчивой душой. Она явилась в класс не с первого занятия. За нашим столом пустовало место, и она села рядом и потом постоянно садилась за наш стол, первый от двери. Панки до этого были знакомы нам лишь по литературе и фотографиям. Мы знали, что это такой протест с сантиментами деревенщины. Мы их узнавали в журналах или газетах по обилию окрашенных голов. Но нам казалось, что всё это от нас запредельно далеко и их время прошло. Но вот перед нами реальный панк с головой в чернильных пятнах.
Это был прекрасный панк с желанием безграничной справедливости. Он нам напомнил сокровенную мечту тамплиеров – объединение религий, и то, чем это стремление для них закончилось. Встреча с панком воскресила в памяти истории Мавритании, Гранады, красных стен Альгамбры, всего того, чем увлекала Андалузия: смесью загадочного и необыкновенного, сплетением религий и ушедших времён, через столетие перекликающихся для меня между Малербу и Вашингтоном Ирвингом.
Всё это было прежде: и безудержное наступление на Запад арабского мира, и непрекращающиеся попытки его остановить, и совмещение взглядов и культур на самой западной и южной оконечности европейской земли. Всё это повторяется и теперь, хотя в куда более неприглядном виде.
Девушка-панк запомнилась нам вниманием и добротой. Была она необыкновенно отзывчивой. Одна наша сокурсница, японка Ясуко, пожаловалась на занятиях, что ей грустно сегодня, в день её рождения: родные далеко, и ей некуда пойти. И панк, не задумываясь, приглашает её к себе на суаре, которое вечером устраивает её брат, работающий в посольстве уж не знаю кем.
Окончен курс и, расставшись с нами, она уехала на родину, сохранившись для нас улыбкой чеширского кота и пригласив нас в гости в Барселону. К нам из европейского далека она явилась засланцем из иного мира. Так называют на компьютерных форумах засылку представителя серии, сокращающую сроки ожидания группового стокового контроля.