– Что это? – спросил он.
– Если непонятно, то лучше вернуть.
– Что мне с этим делать?
– Я серьезно, – нервно настаивал Вандерлин. – Это вы мне скажите, что с этим делать.
– Это чтобы выйти сухим из воды, – рассудил Гарри, – и при необходимости сгладить острые углы.
– Совершенно верно. С этим чудесным средством можно не только переходить улицу во время парада и парковаться где угодно – не надо, кстати, этого делать, – но, скажем, его можно использовать, если вы загружаете грузовик и тем самым вызываете подозрения у проезжающей патрульной машины. Опять же, не позволяйте такому случиться. Но если случится…
– А если позвонят в управление? Во всех участках знают своих детективов, и быстро выяснится, что такого не существует.
Вандерлин помотал головой.
– Слушайте, – сказал он, – мы же не любители. Это настоящие документы. С разрешения мэра. Они законны, за исключением ложных данных о вас. Если кто-нибудь проверит, в полицейском управлении всё подтвердят. Вы можете носить огнестрельное оружие. Можете войти в полицейский участок и получить помощь. Можете, если захотите, остановить движение на Бруклинском мосту, – в этот миг они под ним проходили, – или ехать с превышением скорости и не подвергнуться штрафу.
– Ого! – На Гарри это произвело впечатление.
– Но лучше ничего такого не делать. Этот документ лишь для того, чтобы исправить какую-нибудь ошибку. Ошибки совершают все.
– У меня водительские права на мое настоящее имя.
– Права, паспорт, свидетельство о рождении, кольт – все будет, – сказал Вандерлин. – Извините за задержку.
– Иисус!
– Джеймс, его брат.
– У вас есть брат по имени Иисус?
– Это его второе имя, – сказал Вандерлин. – Мои родители, должно быть, слишком много выпили, когда давали нам имена. Рождается ребенок – откупориваешь добрый лафит. Я – Джеймс Джордж, он – Джеймс Джизус. Мы близнецы. Сначала они называли нас обоих Джеймсами, но возникала путаница, поэтому его стали звать Джизусом. Вы не представляете, насколько более серьезной проблемой это было для него, чем для меня. Люди склонны думать, что он из Мексики. Он вынужден постоянно нести этот крест, так сказать. Мне повезло больше.
Гарри почти запыхался, стараясь идти в ногу с Вандерлином.
– Два вопроса, – сказал он. – Во-первых, за вами трудно поспеть, а я каждый день пробегаю в парке по шесть миль, часто по двенадцать. Как это может быть?
– Я пробегаю по десять, без исключений. Даже в метель. Приходится.
– Приходится? – Гарри был изумлен. – Ладно, приходится. Во-вторых, откуда у вас эта фотография?
– Взгляните на нее.
– Армейская, – сказал Гарри. С помощью ретуши форму преобразовали в костюм.
– Этого никто не сможет распознать наверняка. Во всяком случае, никто не станет даже пытаться.
– То, что вы делаете, похоже на волшебство.
– Чтобы добиваться того, что нам требуется, нужно действовать именно таким образом, вот почему это занятие так привлекательно сейчас и было таким привлекательным во время войны. Например, не зная, что нас к этому подбивают чехи, мы готовили устранение Гейдриха и нашли для этого одного парня с фотографической памятью – он занимался кинобизнесом, окончил Колумбийский университет. Очень похож был на вас. Мы обучали его в Полевом поместье и в Лагере Икс в Канаде. Он говорил по-немецки, потому что родным его языком был идиш, и мы сбросили его с парашютом в Германии так близко к цели, что после поимки его держали в доме, где работал Гейдрих. Несколько месяцев его допрашивали. То есть пытали. Мы сделали его майором. Они были слишком любопытны, чтобы просто его убить. Они хотели узнать, зачем было американскому майору в полной форме беспечно гулять по улице в самом сердце рейха. А он с помощью своей фотографической памяти запоминал каждый документ, каждый график, размещенный на доске объявлений, замечал малейшие изменения, с точностью до минуты фиксировал время прибытия и отъезда всех легковых и грузовых автомобилей, чины и знаки отличия всех, кого видел, имена, план дома, в котором его держали. Считал шаги, когда его с завязанными глазами проводили через залы, и знал, когда проходит мимо дверных проемов, потому что к звуку его шагов добавлялось эхо. Владея быстрочтением, он читал все документы на всех столах, которые попадались ему во время допросов. Тексты он видел перевернутыми, но для него это не имело значения. Потом он сбежал и вплавь спустился по рекам Германии к морю. Он был великолепным пловцом, и большую часть сделало за него течение, но все равно на это ушло две недели, и под конец он думал, как рыба. В Гамбурге он пробрался на нейтральный корабль, а когда тот проходил через Ла-Манш, спрыгнул в воду и поплыл в Англию. Через три часа после ареста на берегу он уже был в моем офисе. Ему потребовалась неделя, чтобы изложить все, что он помнил, и он говорил так гладко, как будто читал. Мы поселили его в Коннахте [156] . Мы сказали: «Заказывай в номер все, что угодно. Выйди и купи себе костюм. Мы откроем для тебя счет в швейцарском банке». В конце концов, у каждого из нас были такие счета. А когда он закончил с докладом, спросили: «Что ты теперь хочешь? Хочешь вернуться домой? Ты это заслужил. Просто скажи». Он посмотрел на меня и сказал: «Если мы собираемся убрать Гейдриха, я могу вам понадобиться». Это действительно волшебство, Гарри, и я не хочу с этим расставаться.
– Но сейчас нет войны.
– Еще будет. Или, возможно, мы сумеем ее предотвратить. То, что мы смогли сделать с Гейдрихом, мы могли бы сделать с другим Гитлером, прежде чем он развяжет войну.
– А непреднамеренные последствия?
– Скольким миллионам надо умереть, Гарри, чтобы мы перестали беспокоиться о непреднамеренных последствиях?
– Что, если все народы решат убивать тех, кто в их глазах смертельно опасен в качестве лидера? Это был бы гоббсианский мир [157] .
– Мир только что потерял пятьдесят миллионов жизней. Разве это не достаточно по-гоббсиански? Вежливость может быть одной из форм сотрудничества, а может быть и самоубийством. Кроме того, мы в первую очередь сосредоточены на разведке. Играть приходится на слух. Как вы знаете, как должны знать после сражений на Сицилии, во Франции, в Голландии и в Германии, ваша цель заключалась не в том, чтобы вести себя морально безупречно, а в том, чтобы сохранить максимальное количество невинных жизней. Сколько людей вы убили?
– Слишком многих.
– Да, и, вероятно, большинство из них были так же невинны, как и вы, – сказал Вандерлин, – или еще невиннее. Сами понимаете. И все же вы должны были их убить, и вы это сделали, потому что в целом, в суммарном объеме, десятки миллионов тех, кто был обречен на смерть или порабощение, если бы Германия не потерпела поражение, сейчас живы и свободны, – миллионы детей, Гарри. Ради них вы убивали мужчин. Теперь вы навсегда утратили моральную чистоту, но, Гарри, если подвести баланс в плоти и крови, вы чище тех, кто отказался убивать.