Билли был честным человеком и, вероятно, оставался бы им, даже если бы не мог себе этого позволить, поэтому он сказал:
– Нет.
– И что бы вы сделали на моем месте?
Билли подумал и сдался.
– Я бы боролся.
– Именно это я и собираюсь делать, Билли. А с Кэтрин все будет в порядке.
И тут встала Кэтрин. Возможно, ее родители впервые увидели в ней не ребенка, чей образ они всегда будут любить, хранить в памяти и нести в себе до конца, но женщину, которая так же, как и они, двигалась в тени смерти. Ей вряд ли нужно было произносить вслух то, что она сказала, поскольку это читалось в ее позе, во всем ее гордо выпрямленном и сильном теле, в том, как она держалась, в выражении лица и глаз. И прежде чем она начала говорить, они с ней согласились.
– Не надо меня защищать, – сказала она. – Я не бессмертна. Как и вы, я не буду жить вечно, а любой, кто не будет жить вечно, должен жить мужественно и правильно, иначе он и сам остается ни с чем, и после себя ничего не оставит. Если сопротивление дает тебе чувствовать себя живым, – сказала она, обращаясь к Гарри, – то и у меня то же самое. Что, по-вашему, я делаю, когда каждый вечер предстаю перед зрителями, настроенными против меня? Что, по-вашему, я делаю, проходя через то, что все называют провалом? И почему, по-вашему, я выбрала Гарри? Я выбрала его не ради защиты, не за его надежность, но за его мужество. Я такая же, как он, и такая же, как вы. Вы должны это знать начиная с сегодняшнего вечера.
Эвелин тоже встала, а затем встал и Гарри, единственный, кто оставался сидящим. Это было похоже на овации стоя, устроенные из любви и уважения. Родителям Кэтрин не было нужды подходить к ней, ибо их объятия волшебным образом передавались по воздуху. Сияя в темноте огнями, по Ист-Ривер спешил буксир. Хотя Хейлы были полны тревоги, они никогда еще не были такими гордыми, за исключением, возможно, давних времен, когда отваживались охотиться на китов, переплывать океан или восставать против метрополии. На дворе было темно, но над горизонтом оставалась узкая полоска синевы, и огонь вдруг вспыхнул сильнее, словно кто-то распахнул окна и в комнату ворвался ветер.
Совсем недавно, когда Кэтрин жила в общежитии с комендантским часом, ни ее природным силам, ни стойкости почти не давали развернуться. Все то время, что она сопротивлялась Виктору, а ее родители считали, что она так же хорошо защищена, как когда она была ребенком, она знала о жизни, ее печалях и ее опасностях больше, чем они могли себе представить. Несмотря на это, она тогда глубоко влюбилась в образ, от которого, хотя он и мог пропасть, она не могла отказаться даже, как ей казалось, ради Гарри. Этот образ никогда не оставлял ее. Она сама никогда не позволяла ему оставить ее. Ибо в нем ей был явлен дар, хотя и слишком ранний, знания себя самой.
Теперь она осторожно пыталась расширить свои полномочия. Шагая рядом с Гарри по Пятой авеню, прежде чем срезать дорогу через парк, она сказала:
– Знаешь, я умею обращаться с оружием. Я стреляла из дробовика на пустоши.
– На какой пустоши?
– В дюнах у Хизер-Хиллз.
– Ты стреляла по птицам?
– Вообще-то нет, я бы не стала этим заниматься, но я превосходно стреляю по глиняным голубям, и именно поэтому меня пригласили. Я очень хорошо стреляю, не боюсь ни выстрелов, ни отдачи.
– Зачем ты мне об этом говоришь?
– Хочу, чтобы у нас все было поровну.
– Да уж, ты много чего можешь сделать. А потом упадешь на землю.
– Почему это?
– Потому что, попав в переделку, человек, у которого нет опыта, склонен впадать в ступор. – Она, казалось, восприняла это скептически, как он и ожидал, зная ее. – Ты знаешь, как звучат выстрелы дробовика, даже калибра четыре-десять? Очень громко, правда?
– Да.
– Большинство людей не знает. Они думают, что это похоже на хлопок, который они слышат в кино. Это не так. Это потрясает. Немного смахивает на удар в лицо. Стреляла когда-нибудь из ружья на оленя?
– Нет, не стреляла.
– Оно гораздо страшнее. В сравнении с ним дробовик двенадцатого калибра кажется игрушкой. В настоящей перестрелке ощущаешь сотни таких сотрясений сразу, снова и снова, на протяжении нескольких минут или часов. Одновременно можно услышать десять, двадцать, сорок выстрелов. Если добавить артиллерию, ракетные и танковые залпы, грохот танковых двигателей, самолетов, разрывы бомб и мин, то… Я думаю, все это превышает сознательные возможности человека и по возможности отбрасывается рефлекторной нервной системой. В такие мгновения вряд ли осознаешь, что происходит. Время течет не быстро и не медленно, оно просто исчезает. Все происходит как во сне. Но если не действовать и не принимать правильных решений, уцелеть в такой передряге можно только случайно.
– Ты когда-нибудь слышал все это сразу?
– Почти все.
– Но разве нельзя просто убить его из маленького пистолета, бросить оружие и уйти?
– Может, гангстеры так умеют, но я не знаю, как это сделать, и ты тоже не знаешь. У нас такого опыта нет. Я не убийца. Я не могу делать то, что делают они, но могу делать то, что умею сам. Когда я на него нападу, рядом с ним будут охранники. Они вооружены, некоторые, вероятно, «Томпсонами», так что это дело надо планировать и осуществлять как военную операцию, никак не меньше. Он перемещается в окружении телохранителей. Как и все подобные типы, он не доверяет слишком умным или слишком честолюбивым и окружает себя примитивными головорезами с ограниченными способностями. У головорезов отсутствует воображение, поэтому их намерения легко про-считать. Если у них появляются какие-то притязания, он сразу это замечает и убирает таких людей. Их действия не так эффективны, как могли бы быть, и это одна из причин, почему они так часто безжалостны, почему не знают меры, – пытаются тем самым компенсировать свою неэффективность. У Вердераме есть пять или шесть человек, которые всегда с ним, некоторые рядом, некоторые в отдалении, – это дозорные. Я пересчитал их, прежде чем они меня избили. Я пересчитал их и в его заведении. Они глупы и опасны, их всех придется убрать.
– Разве ты сможешь в одиночку справиться с семерыми? – спросила Кэтрин. Теперь это виделось ей совсем в другом свете.
– Такой вариант я даже не рассматриваю.
– Кто же тебе поможет?
– Пока не знаю. Многое еще надо уладить. Во-первых, надо узнать, где он живет. Это не так просто. Он может жить не на Манхэттене и вообще не в городе. Надо выяснить это наверняка, и вот здесь ты и можешь помочь. А поскольку все следует делать с крайней осторожностью, может уйти много времени.
– Сколько?
– Несколько месяцев.
Она была поражена.
– Месяцев? Чтобы просто узнать, где он живет?
– Так, чтобы он не узнал и даже ничего не заподозрил. А тем временем можно готовить все остальное.