— Что тело?
Доктор ощупал больного, оторвал руку от кресла, приподнял ее и отпустил, рука безжизненно повисла.
— Его тело не реагирует, мышцы не сокращаются.
— А его взгляд, вам не кажется, что он чего-то боится? — спросил Громов.
За окном послышался шум подъехавшей машины. Доктор выглянул в окно.
— Слава богу, приехали. Вы побудьте здесь, пока я провожу санитаров.
Доктор выбежал в спешке из комнаты. Спустя минуту двое крепких санитаров положили Бориса Ивановича на носилки и унесли. Громов проводил их до машины.
— Я навещу его завтра, — сказал Громов.
— Хорошо, он будет под моим личным контролем, — сказал Черемных.
Когда машина отъехала, на пороге появилась горничная.
— Бориса Ивановича отвезли?
— Да, он будет в госпитале. Черемных будет с ним. Я завтра навещу его. Я хотел бы поговорить с Людмилой Федоровной.
— Идемте, я провожу вас, — сказала Лиза, вытирая красные влажные глаза платком.
Людмила Федоровна, дородная дама пятидесяти лет, следящая за собой, брюнетка, на лице которой безжалостное время отразилось начинающимися морщинами. Ее большие карие глаза, так же, как и у Лизы, были утомленными со следами кровоподтеков.
— Вы, вероятно, всю ночь не спали, — начал Громов.
Женщина махнула головой в знак согласия.
— Как вы думаете, все будет хорошо? — она поглядела на Громова с тревожной надеждой, неуверенная в положительном исходе.
— Я надеюсь, с ним будет доктор Черемных. Это наш лучший доктор. Борис Иванович будет под надежным контролем. А когда поправится, вернется здоровым, и все образумится. Это какое-то временное помешательство. Скажите, Людмила Федоровна, он что-то говорил обо мне, какие-то распоряжения давал?
Она покачала головой, вытирая нос платком и, глядя отрешенно куда-то в сторону.
— Нет, кажется, нет, ничего.
— Черемных мне рассказал о ночном происшествии — беспорядок в комнате, где находится коллекция Бориса Ивановича. Он упомянул какую-то статуэтку, изображавшую бога Калфу, кажется. Борис Иванович привозил из командировки статуэтку?
— Нет, не привозил, — живо ответила Людмила Федоровна, она, казалось, оживилась. Она подняла утомленные, но подвижные глаза и беспокойно поглядела на собеседника. — Где он?
— В госпитале, его сейчас …
— Я поеду с ним, пусть меня возьмут, — ее слезы почти высохли, а в глазах была видна решимость.
— Не беспокойтесь, с ним все будет в порядке. Сейчас ему нужен покой и лечение. Уже поздний вечер, куда вы поедете. Утром вы навестите его.
— Утром? Да, да, утром, — согласилась Людмила Федоровна.
В ее беспокойном взгляде виднелась неуверенность и страх. Она тяжело опустилась в кресло, свесив руки.
Громов обратился к Лизе, стоявшей у двери, и со слезами в глазах сочувственно посматривающую на хозяйку дома.
— А вы, Лиза, что скажете?
— На счет чего?
— Видели ли вы у Бориса Ивановича какие-то новые предметы, которые он мог привезти из командировки?
— Нет, ничего, — она замотала головой, а затем тихо заплакала. Вдруг она внезапно подняла голову, словно что-то вспомнила, что-то важное. — Ну как же, совсем забыла. Мобильный пропал, мы нигде не можем его найти.
— Чей мобильный? — с интересом спросил Громов.
— Бориса Ивановича, — ответила Лизавета.
— Ну зачем, Лиза, ты говоришь о таких пустяках, — возмутилась Людмила Федоровна. — Просто сотовый затерялся, где-то отыщется, это мелочи.
— Да, тогда почему он не отвечает? — не унималась Лиза.
— Наверное, аккумулятор сел, вот и все, — ответила Людмила Федоровна.
На следующий день утром Громов был в госпитале. Здесь обследовались и лечились только высшие чиновники и военные, работающие в Кремле. У доктора Черемных было свое отделение, которым он заведовал. За здоровьем Бориса Ивановича следил он. Больного содержали в отдельной палате.
В вестибюле госпиталя к Громову вышел доктор Черемных.
— Как здоровье пациента? — спросил Громов.
— Идемте, — тихо сказал доктор. — Я проведу вас в палату. Его состояние очень тяжелое.
Они вдвоем прошли по коридору, поднялись на лифте на третий этаж, дошли до двери палаты и остановились.
— Вы сами все увидите, — сказал Черемных. — Сейчас находится между жизнью и смертью, я бы сказал … — он запнулся.
— Что? В каком он состоянии? Что его поразило? — спросил Громов.
— Я не знаю, и забудьте все, что я вам сказал, — он оглянулся, словно он не хотел, чтобы кто-то его услышал. Видя, что они вдвоем в коридоре, продолжил:
— Ни между жизнью и смертью, — шепотом сказал доктор. — Я бы охарактеризовал его состояние … Тело его погибло или почти погибло, но его сознание еще борется.
— Поясните, доктор, что значит «погибло»? — спросил Громов, понизив голос, он решил тоже не говорить громко.
— Вы все поймете, когда взгляните на него.
Доктор открыл дверь палаты, и они вошли. Борис Иванович лежал на койке у стены, других пациентов не было. Громов и доктор подошли к койке. Борис Иванович лежал неподвижно, его лицо побледнело, щеки впали, и от этого они казались слегка темными, под глазами виднелись черные пятна. Но самое страшное и невероятное, это глаза. Веки были наполовину закрыты, виднелись мутные глаза, как у покойника.
— Обратите внимание, — начал доктор, — его зрачки расширены.
Громов нагнулся над своим начальником, и с состраданием и болью посмотрел на его глаза.
— Что происходит, доктор?
— Я не знаю, для меня это загадка, — он развел руками. — Пульс есть, но слабый. Мы к сердцу подсоединили датчики, вот видите, осциллограф справа.
На экране прибора чертились изогнутые линии синусоиды.
— Скачки на экране тоже странные, — продолжал доктор. — Ночью был приступ, мы его чуть не потеряли. Состояние критическое, но главное, я не знаю причины такого столь скорого ухудшения здоровья. Я знал его, он регулярно ходил в спортзал, вел здоровый образ жизни, и тут на тебе. Я собираюсь показать его одному профессору, моему учителю, надеюсь …
В этот момент прибор, что находился справа, запищал монотонным звуком. Громов и доктор почти сразу повернули головы к прибору, где вслед за кривыми, появилась одна сплошная горизонтальная линия.
— Сердце! — закричал Громов.
Началась суматоха, вскоре в палату вбежали четверо людей в белых халатах и приступили к реанимации. Громов стоял в стороне, и с ужасом наблюдал за работой врачей.