До своего дома Рита добежала запыхавшись. Под ложечкой кололо, во рту был такой привкус, будто она разжевала кусок железа.
На детской площадке возле дома она увидела Митю и Ирку. Митя сидел на лавочке, а Ирка на облезлых качелях; это Рита почему-то заметила. Едва увидев их обоих, она снова стала замечать ни к чему не нужные подробности. Наверное, потому что поняла, что Митя с Иркой пришли сюда не на радость ей.
– Рит! – раскачиваясь на скрипучих качелях, позвала Ирка. – Иди сюда. Что-то расскажем.
В ее голосе слышалось вдохновение. Понятно, что ей не терпелось сообщить нечто сногсшибательное. Рите стало так противно, что она едва не развернулась и не бросилась куда глаза глядят, лишь бы подальше от этой Ирки, очень, кстати, красивой, с ярко-голубыми, как у молодой сиамской кошки, глазами.
К счастью, Митя никакого вдохновения от предстоящего разговора, похоже, не испытывал. Он поднялся с лавочки и подошел к Рите.
– Мы мимо шли и увидели, что у тебя в квартире окно открыто, – сказал он. – Ну и решили зайти. Мать твоя сказала, ты насовсем из Москвы вернулась.
– Я… – проговорила Рита.
И замолчала. Теперь она уже не понимала – насовсем, не насовсем… А главное, это было ей теперь неважно.
– Игорь уехал, – сказал Митя.
Рита сразу ощутила внутри себя собранность и почти что спокойствие. Митя говорит спокойно, ну и ей надо спокойно его выслушать.
– Я знаю, – кивнула она.
– Откуда знаешь? – удивленно спросила Ирка.
Рита не удостоила ее ответом. Она требовательно смотрела на Гриневицкого.
– Ир, иди домой, – сказал он.
– С какой это радости? – возмутилась та.
– Я к тебе через полчаса зайду, – не глядя на Ирку, произнес Митя. – Или через час.
«Что он мне целый час рассказывать собирается?» – подумала Рита.
И сама не поняла, спокойно подумала об этом или смятенно.
Ирка сердито фыркнула, что-то проворчала, но ушла.
«Боится, что Гриневицкий ее бросит, потому и паинька», – подумала Рита.
– Игорь письмо мне передал? – спросила она.
– Нет, – пожал плечами Митя.
– А что передал?
– Ничего.
– Совсем ничего? – не поверила она. – А почему же ты…
Но тут сердце у нее ухнуло в пустоту, и она не закончила вопрос.
Она совсем перестала понимать, что произошло. То есть она и полчаса назад этого не понимала. Но полчаса назад у нее оставалась надежда…
– Он меня попросил книжки у него забрать. – Митя понял ее вопрос и в недоговоренном виде. – Вечером зашел и попросил.
– Зачем? – тупо переспросила Рита.
«Зачем мне это знать?» – подумала она при этом.
– Не выбрасывать же их было, – пожал плечами Митя. – Сказал, что в Америку книжки взять не получится, да и некогда уже собирать. Они правда в один день уехали, – помолчав, добавил он.
– Я и не сомневаюсь, – холодным тоном произнесла Рита.
Она уже взяла себя в руки. Каких усилий ей это стоило, Гриневицкому знать было необязательно.
– Его родителей с работы уволили, – сказал он. – Они письмо какое-то написали против партии и попросили, чтобы их в Америку отпустили. Это не решалось, не решалось, а потом вдруг сразу и решилось. Игорь подробно не говорил, конечно. Но я так понял.
Эти слова были – будто из другого мира. Будто с Марса. Они не имели к Ритиной жизни никакого отношения. Но изменили ее жизнь бесповоротно и навсегда.
Все, что происходило в мире взрослых, в устроенной ими жизни, Рита считала белым шумом. Она просто не обращала внимания на то, что говорится по телевизору и пишется в газетах, на все эти съезды КПСС, перестройку и прочее подобное.
Что весь этот ничего не значащий фон можно считать белым шумом, объяснил ей Игорь.
– Когда спектральные составляющие шума равномерно распределены по всему диапазону задействованных частот, то шум называют белым, – сказал он. – Это, например, шум близкого водопада.
– А дальнего? – засмеялась Рита.
– А если дальнего, то это называется «розовый шум», – ответил он.
И стал объяснять еще про неравномерное затухание высокочастотных и низкочастотных составляющих; этого Рита уже совсем не поняла.
Сейчас те его слова вспомнились болезненно и ярко. Вдруг оказалось, что белый шум захлестнул ее жизнь. Ее единственную жизнь, которая до сих пор простиралась перед нею одним лишь бесконечным обещанием счастья.
Ей хотелось подняться и уйти с детской площадки, где они сидели вдвоем, облепленные тополиным пухом. Или не хотелось?.. Этого Рита уже не понимала.
– Почему он ничего мне не сказал? – с тоской проговорила она. – Я ведь была в это время в Москве. Мы могли бы встретиться.
Она не стыдилась этих слов, этой тоски, этой своей слабости. Вряд ли именно перед Гриневицким не стыдилась, просто не могла сейчас чувствовать вообще ничего, и стыда тоже.
– Это же понятно, – сказал Митя.
– Что – понятно? – не поняла Рита.
– Почему встречаться с тобой не стал. Что бы эта встреча дала? Стыд только. А стыд не каждому по силам.
Это была правильная мысль. Странно, что она ей самой не пришла в голову. Хотя и не странно… В ее нынешнем состоянии слишком малую роль играл разум.
– Ты в Полиграфический поступила? – спросил Митя.
– Нет, – ответила Рита.
– Провалилась?
– Не стала поступать.
– Понятно…
«Что тебе понятно?! – чуть не крикнула она. – Мне самой – ничего! Я не знаю, как мне теперь жить…»
Вот это было главное. Как ей теперь жить? Не куда поступать, не где работать, не что вообще делать – а как жить?
Рита боялась, Митя скажет, чтобы она не расстраивалась и что поступит, мол, в следующем году. Что на это отвечать?
Но он ничего не сказал. Они учились вместе с первого класса и знали друг друга так, что никакой необходимости в дежурном сочувствии не было.
– Ты сейчас домой? – все-таки спросил он.
– Нет, – машинально ответила Рита. – Потом.
– Ну ладно.
Митя поколебался немного – остаться, уйти? Но, наверное, понял, что она не хочет сейчас никого видеть. Или к Ирке поспешил. Все-таки он ее обидел тем, что домой отослал.
Когда Митя ушел, Рита тоже поднялась с лавочки. Невозможно было сидеть на детской площадке на виду у всего дома. Да еще того и гляди дождешься, что мама выглянет в окно и позовет ужинать.
При мысли о еде Риту чуть не вывернуло наизнанку.