– Рит, – спросила Беттина, – ты о чем задумалась? Велосипедное путешествие планируешь?

Вопрос отвлек Риту от ее мыслей. Тем более что мысли эти были смутны, неясны и почти неуловимы. Они пугали – в этом была их единственная определенность.

– Путешествие не планирую, – улыбнулась она. И соврала: – Работы много.

– У тебя прелестное платье, – сказала Беттина. – Как всегда, впрочем.

Рита и сама знала, что природа наделила ее завидной способностью интересно одеваться. Одежду элегантную или хулиганскую, единственную в своем роде или вызывающую у любого человека ощущение, что он и сам надел бы точно такую же, – она находила в любом городе мира, причем без усилий и быстро.

– С тобой невозможно по магазинам ходить! – возмущались приятельницы. – Ты за час успеваешь весь гардероб обновить, а потом только ноешь: да хватит, да пойдем отсюда!

На сегодняшнюю вечеринку Рита надела платье-футляр, которое купила этой весной в Париже. Это вышло неожиданным образом: ей попалось на глаза не платье, а магазин на бульваре Пуассоньер. И даже не магазин, а малозаметная дверь в него. Название магазина – Kati – было написано на ней от руки. Дверь была открыта, на пороге стояла крошечная старушка. Рите показалось, что она фарфоровая. Старушка кивнула ей одуванчиковой головкой и сделала приветливый жест, приглашая войти. Рита вошла, конечно.

Магазинчик был такой же маленький, как его хозяйка. Выяснилось, что ее и зовут Кати, что родом она из Эльзаса, поэтому может говорить по-немецки, если мадам так удобнее, что сама она выставленные здесь наряды и придумывает, и шьет, и продает. Эти наряды были так неповторимо хороши, что Рита все подряд и купила бы, если бы размеры подошли. Но размеры подошли не все, и пришлось ограничиться лишь частью предложенного.

– Вам подойдет вот это платье-футляр, мадам, – окинув Риту быстрым взглядом, сказала Кати. – Фасон не нов, безусловно. Однако в этом платье есть драматичность, привычная форма словно раскачивается, не правда ли?

Примерив платье, Рита поняла, что именно так и есть, как сказала Кати. Темно-фиолетовые асимметричные пятна, заключенные в футляр из кружевного полотна, казалось, пульсировали на плечах и у колен, разрезы делали походку летящей, и все это как нельзя лучше Рите подходило.

Не удивительно, что Беттина оценила ее приобретение.

Гости все прибывали, два приглашенных официанта уже в третий раз обходили их с аперитивом и птифурами на зеркальных подносах. Вечер был пущен; когда-то в школе Рите нравилась эта фраза из «Войны и мира». Тогда она мечтала побывать на таком вечере, какой был там описан, и даже сердилась на Толстого: зачем он говорит так презрительно о людях, которые собрались, чтобы разговаривать о всяких интересных вещах, а не водку пить?..

Сейчас подобный же вечер был ей не в радость.

Рита взяла у официанта с подноса коктейль, но, отпив глоток, поставила бокал на резной столик рядом с китайской вазой.

«Не стоит пить, – подумала она. – Мне надо родить».

Она и не подумала это даже – слова появились в ее сознании так, будто кто-то написал их перед нею прямо на стене. При этом Рита не испытала ни ужаса, ни досады, ни хотя бы удивления своим странным намерением, которого только что и в мыслях у нее ведь не было. Просто встали вдруг перед глазами слова, заставили себя прочитать.

Это следовало осмыслить. Вечеринка у Беттины для такого осмысления явно не подходила.

Рита тихонько выскользнула в прихожую, оттуда на лестницу, по лестнице на улицу.

Глава 11

Когда Рита училась на третьем курсе, она нашла себе отличную подработку: два раза в неделю возила тихого шестилетнего мальчика Васю сюда, на Лесную улицу, в Дом культуры имени Зуева, где он занимался в студии творческого развития. Неизвестно, была ли Васе какая-нибудь польза от того, что два часа напролет ему позволяли рисовать что в голову взбредет вымазанными в краске пальцами и раскрепощаться, играя в джунгли, но Рита благословляла желание его мамы дать мальчику все самое лучшее и передовое.

Пока Вася занимался, Рита сидела в мрачноватой забегаловке возле трамвайной остановки, читала конспекты, разглядывала людей, пила чуть теплый кофе, который посетители называли бочковым, и ела упругие, как резина, пончики. Два раза в неделю она позволяла себе эту общепитовскую роскошь.

И забегаловка, и резиновые пончики вспомнились потому, что улица Лесная переменилась теперь до полной неузнаваемости – стала респектабельной и буржуазной. Рита считала, что это хорошо. Не так уж много в мире людей, которые живут в удобном и красивом пространстве, и нечего делать вид, будто маленькие интерьерные магазинчики, и фермерские лавки со всяческими вкусностями, и этнические кафе, в которых сидят веселые, хорошо одетые люди, смеются, пьют что-то разноцветное через соломинку, – нечего делать вид, будто это нечто само собой разумеющееся.

Только в последний год, когда вдруг стало понятно, что привычный антураж повседневности может ведь и исчезнуть, что жизнь может вернуться к прошлому убожеству, Рита поняла, как все это ей дорого.

Она прошла по Лесной ко входу в метро. Он находился не прямо у Белорусского вокзала, а в недавно появившемся пешеходном квартале. Рита давно собиралась здесь побывать, но до сих пор не было случая.

И вот случай представился. Она стояла посередине маленькой площади между огромными домами и озиралась в некотором изумлении.

Нигде в Москве не видела она пространства, в котором разнообразие было бы таким парадоксальным и таким при этом гармоничным.

Два длинных треугольных здания лучами из стекла и металла сходились к белой церкви с потускневшим золотым куполом и темной островерхой колокольней. Очертания церкви были так строги и старинны, что это даже для Москвы, где церквей все-таки сохранилось немало, казалось удивительным. А треугольные здания, наоборот, были резко современны, и тоже по-настоящему, без пошлости, притворяющейся богатством.

Все линии этого квартала были так точно выверены, так стремились вверх и вдаль, что церковь будто на просеке стояла.

По этой городской просеке Рита и шла сейчас, удивленно озираясь. Вот какой, оказывается, была бы вся Москва, если бы ею занимались талантливые люди! Вот как стройно и точно соединялось бы в ней старое и новое – лучшее из того и другого!

Навстречу ей шли трехметровые фигуры из огромных стальных листов – замысловатые создания авангарда. Конечно, они были неподвижны, но все-таки именно шли посередине улицы, странные, выбивающиеся из всего обыденного, сплошь состоящие из угловатых, тускло переливающихся металлических плоскостей. Их присутствие окончательно убеждало в том, что ты попал в особенный мир – он необычен, но тебе в нем хорошо и свободно.

Во всяком случае, хорошо и свободно было здесь Рите.

В первых этажах домов располагались магазины и кафе. Краем глаза Рита увидела устричный ресторан и улыбнулась. Если бы не церковь – старообрядческая, кажется, – она подумала бы, что идет по Берлину или Нью-Йорку. Но церковь была, и ее старинная стройность придавала улице вид очень московский, очень близкий. И то, что понятный глазу московский вид состоит из таких необычных, таких талантливых линий, было Рите радостно.