И маме, в общем-то, нет дела до внучки, и хотя это, конечно, не у всех так, но у Риты мама вот такая, другой не будет. За пределы своего мирка выходить не хочет – то ли боится всего, что там, в широком мире, происходит, то ли не нуждается ни в чем, кроме того, к чему давно привыкла, и скорее второе, но какая разница? На внучку посмотреть приезжала, привезла ей в подарок пестрые вязаные носочки и шапочку, по телефону спрашивает, как там Маша, но и все на том. Так ее мир устроен.
Никогда прежде такое устройство мира не вызывало у Риты уныния, она принимала его как данность. Но когда увидела равнодушную Эльмирину улыбку… Не уныние она почувствовала даже, а отчаяние.
Но чувства чувствами, а сейчас ей пора на работу. Через полчаса должен явиться владелец маленькой частной клиники, специально приехал из Тулы, чтобы лично заказать оборудование для гастроскопии именно у Риты, потому что слышал о ней много хорошего и надеется, что она плохое не подсунет, деньги-то у него свои, не краденые, ему плохое нельзя… Надо было идти на встречу с ним, а не предаваться пустым размышлениям.
И Рита ушла, поцеловав Машу в перемазанную щечку – Эльмира в этот момент кормила ее щами – и запретив себе думать о чем бы то ни было, кроме контракта с драгоценным тульским заказчиком.
Днем-то еще можно было не предаваться посторонним мыслям, но вот вечером, когда Эльмира ушла, Рита поняла, что отчаяние накрывает ее с головой. Впервые она почувствовала себя в собственной квартире как в клетке и впервые одиночество показалось ей невыносимым.
Вечер был еще не поздний, часовая стрелка указывала на то место, где должна располагаться семерка. Часы у Риты в гостиной были особенные: просто две стрелки на стене, а какое время они показывают, надо догадываться интуитивно. Рита так к ним привыкла, что угадывала с точностью до секунды.
Она одела Машу, усадила в коляску и повезла гулять в сад «Эрмитаж». В понедельник никаких шумных сборищ там не устраивали, и можно было гулять почти в такой же тишине, какая стояла в этом старинном городском саду двадцать лет назад, когда Рита начинала осваивать улицу Чехова и ее окрестности.
– Ма! – сказала Маша, указывая на будку, в которой продавались горячие каштаны.
Рита купила полдюжины, один каштан очистила и, время от времени давая Маше откусывать от него по кусочку, пошла по аллее, ведущей в дальний угол сада.
Когда она только-только купила квартиру в Старопименовском переулке, на этой аллее стояла белая беседка – садовая читальня. Рите нравилось читать здесь газеты в такие вот, как сегодняшний, теплые осенние дни. Большие газетные листы шуршали в руках так же, как опавшие листья на асфальте, и покой нисходил в душу от этих смешанных звуков.
Читальни с газетами давно уже не было, но опавшие листья шуршали под ногами по-прежнему. Только вместо покоя этот звук теперь отдавался в сердце тоской.
Рита села на лавочку возле детской площадки. Маша с любопытством разглядывала двух девочек на качелях, издавала удивленные звуки – надо же, какие интересные у этих больших детей бывают занятия! – собирала с Ритиной ладони каштановые крошки и отправляла их себе в рот.
«Она не обязана спасать меня ни от тоски, ни от уныния, ни от отчаяния, – глядя на дочку, подумала Рита. – Она не для того на свет родилась. У нее уже своя жизнь, радостная, и впереди у нее всего много, и это так и должно быть. Я не сумела, я чего-то не поняла и сама в этом виновата. А ребенок не может же…»
– Ма! – сказала Маша, дергая Риту за палец. – Дай!
Она доела с Ритиной ладони последний кусочек каштана и хотела еще.
– Подожди, Машунька, сейчас почищу, – сказала Рита.
Она отвела взгляд от Маши, чтобы вынуть каштан из бумажного пакетика, но не успела это сделать. Потому что увидела, как по аллее идет Гриневицкий.
Он явно шел к ним с Машей, хотя нес чемоданчик с инструментами, который для общения с ними был, конечно, не нужен. У Риты дома был такой же чемоданчик, поэтому она точно знала, что там разные отвертки и плоскогубцы, а не игрушки, например, которые отец мог бы нести, если бы целенаправленно шел к своему ребенку. Но, с другой стороны, к кому еще он может идти прямо по аллее, если не к Маше?
Поняв это, Рита поняла и другое – что его появление не испугало и не насторожило ее, как это было в прошлый раз, а почти обрадовало. Раз идет, значит, наверное, хочет Машу видеть. Или Рите что-то сказать. Все это лучше, чем равнодушная Эльмирина улыбка или дежурный мамин вопрос о здоровье внучки. У Гриневицкого-то дежурных вопросов к Рите быть не может – значит, идет он для того, чтобы сообщить ей что-нибудь существенное.
– Привет, – сказала она, когда Митя подошел поближе. – Ты откуда узнал, что мы здесь?
– Видел, как вы сюда шли.
– А что же раньше не подошел? Мы уже полчаса гуляем.
– Раньше не мог.
Маша обернулась к нему и улыбнулась. Она всем улыбалась. И невозможно было представить более ясную и открытую улыбку. Не удивительно, что Гриневицкий улыбнулся тоже.
– А почему она Маша? – спросил он.
– А я вспомнила, что однажды хотела быть Машей, – ответила Рита. – Был в юности такой эпизод.
Он посмотрел на нее с каким-то странным выражением, но ничего не сказал на такое объяснение. Откуда он знает, как она назвала ребенка, Рита спрашивать не стала. Может, маме очередную дачную прореху ремонтирует, вот и узнал.
– Рита, давай поговорим, – сказал Митя.
– Давай. – Она подвинулась, чтобы он мог сесть на лавочку. – О чем?
– Глупо, что я не вижу ребенка.
– Глупо? – усмехнулась Рита.
– Ну, это я для тебя такое слово нашел.
– По-твоему, я малоумная? – Она не сдержала улыбку. – Специальные слова для меня надо подбирать?
– Ты многоумная. Но ум у тебя… особенный.
– Митя! – Рита уже не улыбнулась, а рассмеялась. – Так про аутистов говорят! Или про детей с синдромом Дауна.
Услышав, что мама смеется, Маша засмеялась тоже. И сразу захныкала, протягивая ручки. Митя поднял перегородку и вынул Машу из коляски. Это вышло само собою, и Рита возражать не стала. Почему бы нет, в самом деле? Если он хочет.
– Тебе не обязательно меня любить, – сказал он.
Рита вздрогнула: при чем здесь это?
– И жить со мной тем более не обязательно. Но с ребенком-то почему же мне не видеться, можешь ты объяснить?
– Не могу, – вздохнула Рита. – Я, Мить, как-то запуталась… Я ее, знаешь, так радостно родила…
– Да уж радости было через край! На заправке-то.
– Не на заправке, а на дорожном посту. Мама тебя неправильно информировала.
– Она сказала, что точно не знает.
– Действительно не знает. Да, так вот тогда мне казалось, что… Ну, неважно, что мне тогда казалось. А сейчас… В общем, если ты хочешь, то, конечно, приходи. Я в самом деле повела себя глупо, ты прости, пожалуйста.