«Надо купить вазу, – вспомнила Рита. – Точно такую, как разбила. Я же решила, что обязательно куплю».
О разбитой вазе муранского стекла она не вспоминала с той самой минуты, когда в новой квартире Беттины отставила бокал с коктейлем и решила, что должна родить. С чего вдруг сейчас эта ваза пришла ей в голову?
Как бы там ни было, а идея купить вазу явилась очень кстати. В ней была определенность.
Рита доехала до острова Мурано и зашла в первый попавшийся магазин на главной улице. Потом во второй. Потом в следующий за ним. Странное состояние охватило ее. Она не понимала, почему не купила вазу в первом – там было изобилие. Зачем входит во второй, в третий, в пятый? Что ищет? Ведь ей все равно, какую вазу купить, да и никакая ей не нужна!
От разноцветного стекла рябило в глазах. Рита поняла, что сейчас заплачет. Как же так вышло, что исчезла, растворилась, размазалась ее жизнь?
Она свернула в переулок. Магазины муранского стекла располагались здесь в каждом доме, но витрины были как-то поспокойнее, что ли. Или это она постаралась успокоиться?
Рита увидела, что в старинном доме с круглым окном магазин соединен с кафе. В кафе она и вошла, села за столик. Собственно, только один столик в этом кафе и был, и вместо официанта к ней подошел хозяин. Она поняла это по тому, что у него было лицо ремесленника, мастера. В центральной библиотеке Меченосца была книга о венецианских ремеслах, Рита прочитала ее в третьем классе. На картинке в этой книге у ремесленника было точно такое лицо.
Он поздоровался по-итальянски, потом по-английски спросил:
– Чем могу быть вам полезен?
– Я посмотрю ваше стекло, – ответила Рита. – Только отдохну немного, ладно? У меня уже в глазах пестро.
– Конечно. Я сделаю вам кофе?
Рита кивнула. Слезы остановились. Пока хозяин варил кофе, она оглядывала магазин. И как же он был красив! Муранское стекло, и вообще-то прекрасное, здесь было подобрано с особенным вкусом. На центральной полке стояла большая рыба. Она переливалась всеми оттенками голубого и зеленого, а глаз у нее состоял из многоцветных точек и от этого казался живым. Да и вся она казалась живой, как Лагуна и как сама Венеция.
– Это ваза, – заметив Ритин взгляд на рыбу, сказал хозяин.
– Правда? – обрадовалась Рита. – А я ведь и приехала за вазой. Только никак не могла ее найти. Я свою разбила. По глупости, – зачем-то пояснила она.
Хозяин улыбнулся и сказал:
– Я буду рад, если моя рыба вам поможет.
– Спасибо. – Рита улыбнулась ему в ответ. – Я ее возьму.
Пока Рита пила кофе, хозяин обертывал рыбу в бумагу и пленку, укладывал в коробку.
– Что-нибудь еще? – спросил он.
– Я хотела бы купить браслет Мурани. Для моей дочери, – вспомнила Рита.
– Она похожа на вас?
– Когда она родилась, мне казалось, да. А теперь это непонятно. Но глаза и волосы у нее точно такого цвета, как у меня.
– Она вырастет красавицей, – заметил хозяин.
Рита засмеялась этому незамысловатому комплименту. То есть Машу-то она, разумеется, считала красавицей, но на свой счет иллюзий не питала. Обыкновенная она, ничего особенного. Разве что цвет волос не совсем обыкновенный – прядь светло-русая, прядь темно-русая, никакой колорист так не выкрасит. И у Маши волосы точно такие же, потому и кажется, что на макушке у нее лучистый кружок.
Хозяин положил на прилавок штук двадцать муранских браслетов. Рита выбрала для Маши серебряный с голубыми и зелеными стеклянными шариками. Он одобрил ее выбор, заодно сообщив, что браслет Мурани когда-то был мечтой каждой венецианской девушки.
И ощущение исполненной мечты сохранялось у Риты даже после того, как она вышла из магазина на улицу.
В аэропорт надо было ехать ночью. Рита и сюда взяла билеты на ночной рейс, подешевле, и обратно: время, когда можно было не экономить на таких вещах, закончилось если не безвозвратно, то наверняка на очень долгий срок – пришло время отказывать себе во всем. Впрочем, если бы это было единственное неприятное свидетельство времени, то она чувствовала бы себя спокойно и благополучно. Всякий материальный упадок сменится материальным же подъемом. Беда лишь в том, что нынешнее уныние, ее и всеобщее, не материальным упадком вызвано…
Как ни странно, о таких нерадостных вещах хорошо думалось именно в Венеции. На этой Лагуне, среди этих палаццо и церквей, колонн и каменных львов.
Размышляя таким образом, Рита не сразу сообразила, что перепутала вапоретто. Она заметила это, только когда увидела красную кирпичную стену, темные кипарисы и белый купол церкви над ними. Кораблик причалил к острову Сан-Микеле.
Что ж, в городе у нее никаких дел ведь нет, а Сан-Микеле не худшее место для того, чтобы счесть все тревоги преходящими. Рита вошла в ворота кладбища.
Здесь она тоже, конечно, бывала. И у Стравинского, и у Дягилева – выцветшие пуанты на его могиле были набиты песком, чтобы их не унесло ветром. И у Бродского она бывала тоже, но сейчас подошла к его могиле снова.
Две женщины с одинаковым одержимым выражением на лицах поочередно, подвывая, читали вслух его стихи.
– …скоро осень, все изменится… и не в ситцах в окне невеста… на ее платочек новый, кумашный… – доносилось до Риты.
Это было смешно и трогательно.
Наконец женщины ушли, окинув Риту неприязненными взглядами. Может, ожидали, что она тоже станет подвывать вместе с ними?
Она подошла к могиле, села на скамеечку. Белеет памятник. Темнеют кипарисы. Птицы щебечут в их шевелюрах. Может быть, дрозды.
«Как странно! – подумала Рита. – Почему я отодвинула от себя все, что не имеет отношения к самым обыденным потребностям жизни? Ну пусть я цеплялась за что-то, карабкалась куда-то, срывалась, взбиралась снова. Пусть все это было нелегко и отнимало много сил. Но почему я как будто сказала себе: все, кроме того, что можно потрогать рукой, не имеет значения? Ведь я все детство, всю юность… Я думала о чем-то существенном, о чем-то главном, я художницей хотела быть… И когда же это все кончилось, и почему, и когда кончилось вот так, будто отрезало?»
После Игоря Салынского кончилось.
Рита поняла это сейчас, глядя на белый памятник, и поняла так ясно, как будто тот самый дрозд из стихов, которые она помнила с юности, шепнул ей об этом прямо из темного кипариса.
«Я испугалась, что такое вообще возможно. Что все лучшее в жизни может прекратиться, прерваться мгновенно, необъяснимо. И ничто не имеет значения – любовь, близость, доверие. Все это может быть легко отринуто другим человеком, без всякого твоего участия, а значит, этого нет, не существует. А это правда значит именно это? Кто мне сказал? Я сама себе это сказала. И сама отказалась от всего, что было мне дорого. Я ни разу больше кисть в руки не взяла, ни одного рисунка не сделала…»